хозяйка Дёмы померла. Сперва явился Кирюшка Савинъ, потомъ Семенъ Бѣлый, потомъ Петръ Безпаловъ и, наконецъ, всѣ артельщики, а также семьи ихъ. Всѣ товарищи Дёмы старались сначала чѣмъ-нибудь утѣшить Дёму и изъявили готовность по мѣрѣ силъ помочь ему.
Но Дма не обращалъ ни на кого вниманія:, онъ только, какъ и прежде, сказалъ, глддя вопросительно въ пространство:
— A я такъ полагаю, что это мнѣ ужь предѣлъ такой, т.-е. уйти.
Проговоривъ это, Дёма опять задумался. Это было сказано страннымъ голосомъ, съ страннымъ взглядомъ, но артельщики не удивились. Они поняли необходимость предоставитъ Дёму себѣ самому и не приставали къ нему, боясь разбередитъ его тихую тоску. Дёма такъ и просидѣлъ весь этотъ день на лавкѣ, никѣмъ не тревожимый. Изъ волости пришелъ было посланецъ за Дёмой, но Иваниха живо выпроводила его, пригрозивъ ему кочергой, изъ чего посланецъ сейчасъ же заключилъ, что ей и Дёмѣ некогда.
Каждый изъ артельщиковъ съ жаромъ принялись помогать Иванихѣ въ ея хлопотахъ. Кирюшка Савинъ тотчасъ же снялъ съ полатей доски и начамъ дѣлать гробъ; онъ былъ плотникъ и потому дѣло его двигалось быстро къ концу. Петръ Безпаловъ и Климъ Дальній отправились копать могилу, а Потаповъ пошелъ къ попу. Безъ дѣла на время оставались только Семенъ Черный и Семенъ Бѣлый, но скоро и имъ Иваниха нашла дѣло въ избѣ. Притомъ, Семену Бѣлому предстояло въ этотъ день оказать спеціальную услугу.
Въ виду недостатка денегъ у Иванихи, артельщики ссудили ей изъ своей кассы полтора рубля, да сама она вынула изъ какой-то преисподней тряпку, въ которой былъ завернутъ рубль мѣдными деньгами, очевидно, припрятанными лѣтъ двадцать тому назадъ на черный день. Но все-таки полтинника не доставало. Вотъ здѣсь и помогъ Семенъ Бѣлый. Онъ поглядѣлъ на Семена Чернаго, пошепталъ ему что-то и вышелъ, сопровождаемый одобрительнымъ взглядомъ Семена Чернаго. Онъ побѣжалъ въ кабачокъ, заложилъ тамъ свою плисовую жилетку за полтинникъ съ прибавкой чарки водки и явился въ избу къ Иванихѣ въ посконной рубахѣ; только поднялъ дорогой веревочку и подпоясался.
Такъ весь день прошелъ въ хлопотахъ. Похороны Насти совершены были уже вечеромъ. Гробъ несли артельщики, а сопровождали его ихъ семьи.
Въ тотъ же денъ Иваниха пошла на сходъ, вмѣсто Дёмы, и объявила тамъ, что Дёма отказывается и отъ полдуши. Сходъ снова заволновался. Былъ предложенъ вопросъ: скоро ли всѣ разбѣгутся? И другой: ежели всѣ разбѣгутся, то кто станетъ платить? Какь и вчера, парашкинцы волновались, говорили, злились, унывали, наконецъ, упали духомъ и разошлись по домамъ, ничего не рѣшивъ.
-
Рано утромъ на другой денъ Иваниха провожала Дёму.
Дёма сидѣлъ на завалинкѣ своей избы и, держа на колѣняхъ шапку, глядѣлъ въ даль. На него страшно было взглянуть. Онъ сгорбился, похудѣлъ и выглядѣлъ безпомощнымъ.
Иваниха стояла подлѣ него. Она передала ему котомку, а за пазуху положила какой-то узелокъ. Оба молчали. Иваниха, крѣпилась и не выказывала наружу своей тревоги.
Наконецъ, она сказала сдержанно:
— Приходи повидаться-то.
Дёма поднялъ голову.
— A можетъ, и не свидимся, — возразилъ Дёма, отвѣчая, казалось, не на просьбу Иванихи, а на какую-то свою мысль. Помолчали.
Иваниха все крѣпилась. Было только одно мгновеніе, когда она измѣнила себѣ. Она погладила рукой по головѣ уходившаго и тихо, неслышно сказала:
— Сынокъ мой! — и голосъ ея задрожалъ. Вотъ и все. Это было одно мгновеніе.
Скоро собрались всѣ артельщики, въ сопровожденіи своихъ бабъ и ребятишекъ, и начали торопить Дёму. На прощанье они дали обѣщаніе Иванихѣ, что они строго будутъ блюсти Дёму, пока онъ не оправится.
Всю послѣднюю ночь шелъ дождь, а утромъ поднялся съ земли густой туманъ, разстилавшійся вдоль улицы, на рѣкѣ, по лугамъ и дальше, дальше. Онъ неподвижно лежалъ на землѣ, какъ бы застывъ въ густую массу, не поднимаясь и не волнуясь, и только чуть заколыхался при проходѣ артельщиковъ съ толпой ихъ семействъ.
Иваниха постояла на крыльцѣ, подождала, пока всѣ фигуры уходившихъ скрылись, окутанныя мглой, и отвернулась. Сначала одиночество ей показалось ужаснымъ, но потомъ, подумавъ немного, она рѣшила, что такой старой каргѣ ничего не нужно, кромѣ избы и куска хлѣба. A если у ней и хлѣба не будетъ, и силъ больше не будетъ, и ничего не будетъ, то и хорошо, потому что эдакую старую собаку жалѣть нечего… Иваниха съ ненавистью оглянула деревню.
