расположенных непосредственно за воротами. По ту сторону арки обнаружилась въездная площадь, но другого открытого пространства видно нс было — городские кварталы подступали к самым стенам этаким приливом глины и камня и сущим водоворотом зрелищ, звуков и запахов.
И еще Конан сразу понял, что не скоро отделается от ощущения ограниченного пространства. Город представлял собой перенаселенный улей, кишащий человеческий муравейник. Впрочем, примерно таковы были и все прочие города, в которых случалось бывать киммерийцу. Внутри обитали вроде бы те же оливковокожие, с резкими чертами стигийцы, но как же сильно они отличались от сельских работяг, на которых Конан успел насмотреться в дороге. Городской люд ходил в фесках и тугих тюрбанах, сандалиях и туфлях с кисточками, одежда же...
Глаза разбегались от вида всевозможных лохмотьев, равно как и долгополых рубах, тог, безрукавок, шелковых шаровар. А разговаривал здешний народ поистине на двунадесяти языках. Люди бесстрашно бросались наперерез всадникам, не обращая внимания ни на грозные копья, ни на цокающие копыта копей, и приветствовали цирк громкими криками восторга и изумления. Кроме стигийцев, здесь было полным-полно представителей разных народов.
Конан различил кочевников с Востока (их смуглая кожа имела сероватый оттенок), сплошь черных, как головни, уроженцев Кешана и Куша, курчавых шемитов и, конечно, коринфийцев, выделявшихся светлой кожей и правильными чертами лица. Вот что называется настоящая городская толпа! Разноязыкая, пестрая, вечно возбужденная и сварливая.
Прием же, который юга толпа оказывала бродячим артистам, только и можно было назвать мечтой циркача. Но сквозил во всеобщем восторге некий оттенок, который Конан никак не мог для себя понять и определить. Горожане вовсю хлопали в ладоши и валом валили вслед за повозками... и в то же время, казалось, смотрели на выступавших как бы с некоторой издевкой.
Так рассматривают плоды болезненного чудачества, безнадежно старомодные и достойные осмеяния. Подобное отношение Конану очень не нравилось и порядком его раздражало. И уж ни в коем случае не прибавляло ему желания играть мускулами и позировать,— он и так-то занимался этим без особой охоты, просто потому, что так полагалось, и иначе было нельзя.
С другой стороны, здешние жители вряд ли презирали его сильнее, чем он — их. Да в гробу он их видел, этих расфуфыренных, мягкотелых цивилизованных неженок, привыкших к жизни в четырех стенах. Что ему до их отношения? К тому же он видел, что его товарищи по труппе ни на что не обращали внимания, и их стремление удивить и понравиться оказалось заразительным, до некоторой степени передавшись упрямому киммерийцу. В общем, Конан терпел, наблюдая, как толпа становилась все гуще, а кривые узкие улочки — все непроходимей. Процессия сворачивала то влево, то вправо, постепенно карабкаясь вверх к амфитеатру, временами возникавшему перед ними на пологом холме. Конан стоял на открытой платформе фургона, и задача его в основном сводилась к тому, чтобы пошире раздувать грудь и поворачиваться туда и сюда, двигаясь как деревянная статуя и похваляясь мускулатурой. Еще он время от времени поднимал одной рукой железные пустышки, изображавшие неподъемные гири, и сгибал якобы негнущийся свинцовый прут, а потом вновь его выпрямлял. Он уже успел усвоить, что подобные трюки можно было выполнять, не особо потея и не входя в убийственный раж. Иногда, если ему казалось, что публику надо было впечатлить чем-нибудь «этаким», он подзывал Сатильду, вскидывал ее над головой и принимался подбрасывать, так что девушка перелетала с одной его ладони на другую. Потом она вычерчивала в воздухе сальто, соскакивая на платформу. Гибкость и сила гимнастки делала ее в глазах зрителей невесомой. Шалости, которые они учиняли вдвоем, неизменно вызывали вопли восторга и бурю рукоплесканий.
В промежутках Сатильда вставала на руки, ходила колесом, делала сальто вперед и назад, спрыгивала в немыслимом кувырке с движущегося фургона прямо на мостовую. Дат ловко жонглировал топориками, посылая их высоко вверх и ловя у себя за спиной, и время от времени всаживал их в деревянные доски, чтобы все желающие могли убедиться в отменной остроте лезвий. Разодетый Бардольф вытанцовывал невероятную жигу, ухитряясь одновременно наигрывать на флейте мелодию. Медведь Буруду тоже старался, как мог: кувыркался на ходу, играл мячиком. Ладдхью уговорил Квамбу покинуть ложе и немного попрыгать через выставленную трость. То есть дело нашлось всем членам труппы: и прыгунам, и мимам, и жонглерам.
Единственным исключением был Рогант. Он сидел на сиденье извозчика, настегивал мулов и часто прикладывался к винному бурдюку. Сгорбленное плечо выделялось как зримое свидетельство хрупкости человеческих надежд и мечтаний.
По мере того, как упряжки везли фургоны извилистыми путями наверх, улицы понемногу вновь стали делаться шире. Плотно стиснутые дома начали уступать место зеленым садам, богатым дворам и роскошным постройкам, что виднелись в глубине участков и более не прижимались к самой дороге. Такая застройка давала возможность разглядеть, что делалось впереди, в частности, присмотреться к обширному, украшенному множеством арок амфитеатру, воздвигнутому на самой вершине холма.
Неизменным оставалось одно: сплошная толпа, заполонившая улицы. Она не только не редела, но даже, наоборот, увеличивалась и становилась плотнее. Помимо крикунов, бежавших рядом с фургонами, приветствуя и как будто побуждая цирк ехать быстрее, здесь были и такие, кто заранее вышел на улицу — то ли неторопливо направлялся наверх, к величественному зданию, то ли просто гулял. Среди них многие были довольно богато одеты, причем особенно выделялись мужчины в безукоризненных, заморского вида одеяниях и со светлокожими коринфийскими физиономиями. Эта, так сказать, «чистая публика» бросала на бродячих артистов довольно циничные взгляды. Она не приветствовала и не насмехалась, лишь что-то вполголоса обсуждала между собой.
Конная стража шпорила лошадей, раздвигая, когда приходилось, пешую толпу, двигавшуюся к Империум-Цирку, и тем самым давая возможность фургонам катиться безостановочно. Потом они свернули на одну из дорожек, обегавших высокий овал амфитеатра. Мощеная улица была сплошь окаймлена стенами и коваными решетками владений и вилл. Верхние этажи зачастую нависали над нижними, перекрывая небо над головами.
Конан про себя отметил, что толпа сразу начала редеть и скоро отстала. Наверное, с этого конца Империум-Цирка публика внутрь не допускалась. Дорожка завернула, огибая выпуклый бок каменного строения, и впереди разверзлась высоченная арка. Ворота стояли настежь раскрытыми. Стражники, сопровождавшие артистов, проскакали немного вперед, минуя арку, и по знаку своего командира развернулись поперек улицы, жестами направляя цирковой поезд вовнутрь.
Ладдхью натянул вожжи, заворачивая упряжных мулов в ворота, Рогант, правивший следующим фургоном, последовал его примеру. Заггар, ехавший на передней повозке, соскочил с нее и остался стоять на обочине. Помахав Ладдхью рукой, он пожелал ему и всей труппе успешного выступления...
Миновав арку, они оказались в обширном сумрачном помещении, очень напоминавшем пещеру. Здесь витало множество запахов: Конан учуял навоз, животных, корм, дым выгоревших факелов и еще какую-то кислятину. Услышав глухое ворчание, он оглянулся на Квамбу и увидел, что шерсть на загривке тигрицы поднялась дыбом. Горной кошке не нравилась столь внезапная смена обстановки. Присмотревшись, киммериец различил темные пустые углы, сводчатый потолок, какие-то свернутые занавеси и знамена, лари с известью и песком, кучи строительного камня, колесницы, сбрую, инструменты и распиханное там и сям множество разных причиндалов, по виду могущих иметь отношение к цирку.
К его некоторому удивлению, фургоны здесь не остановились, а продолжали катиться вперед.
Проход был широкий, и по сторонам его стояли служащие Империум-Цирка, одетые на коринфийский лад: в белые туники по колено, перехваченные в поясе. Они деловито жестикулировали, направляя повозки вперед, мимо себя, и Ладдхью, правивший передним фургоном, повиновался.
Конан не знал, что и думать. Он-то готовился к неизбежным задержкам, к утомительной и раздражающей мороке, которая, по его мнению, должна была предшествовать их выступлению. Обязательно ведь понадобится что-то еще утрясать с местным начальством и, вполне вероятно, устанавливать необходимое оборудование. Но фургоны катились себе и катились, пока не достигли второй пары тяжелых деревянных дверей. Толстые створки, приводимые в движение цепями и металлическими тягами, уже раскрывались, готовые их пропустить. С той стороны врывался слепящий солнечный свет, и волна за волной доносились громкие рукоплескания.
— Ну, ребята, приготовились, — скомандовал Ладдхью. — Давайте-ка улыбнемся, что есть сил! —
