строение из всех, что солдаты видели здесь, в этой деревне. Это была маленькая избушка, сложенная из грубых бревен. Сквозь щели пробивался свет пылающего внутри огня. Снаружи строение было украшено черепами животных, идолищами из кости и кожи, связками корешков. Все это свисало с колышков, воткнутых в щели между бревнами. Пространство перед хижиной почернело от кострищ, которые пылали здесь когда-то, но сейчас здесь лежали только остывшие угли.
К удивлению наемников, старый вождь с седыми косицами пал на, колени перед закопченным порогом и возопил:
— Отец, о отец! О, выйди, мы умоляем тебя! Одари нас своим благословением!
При первом вопле ничто не шелохнулось внутри хижины. Но вождь продолжал взывать. При повторной просьбе в доме зашевелилась какая-то фигура, заметная на фоне пламени. Затем рваная тряпка, заменявшая дверь, отдернулась в сторону, и на пороге показался полуобнаженный человек. Нижняя часть его тела вся была закутана в темные меха. Хотя он был высохшим от старости, согнутым и морщинистым, он казался моложе того, кто именовал его «отцом». У него был только один глаз. На месте другого зияла пустая глазница. Он выступил вперед и мгновение не шевелился, внимательно разглядывая пришельцев. Воцарилось гробовое молчание. Тишину нарушали только перекаты грома над дальними холмами. Аки Вадсай прошептал Конану:
— Будь осторожен с этими харангийскими шаманами. Вот этот вынул свой правый глаз и устроил ему настоящие похороны по высшему разряду, чтобы тот мог глядеть на потусторонний мир. Он попросту отправил свой глаз жить в мире духов, вот что он сделал.
Вождь, оставаясь коленопреклоненным перед святым мужем, разразился быстрым потоком слов на местном диалекте. Вероятно, рассказывал о желании Конана. Дважды вождь поднимал руку и указывал в сторону светлого утеса, который маячил вдали над крышами деревенских домов. Конан был уверен, что он указывает в сторону того самого плато, которого здесь так боятся. Затем в середине повествования вождя шаман по-птичьи повернул голову и метнул взгляд на киммерийца. Его единственный светло-голубой глаз буквально пронзил Конана взором.
Когда вождь завершил свою речь, он с трудом поднялся на ноги и отступил назад, опустив голову, с видом величайшего почтения.
Святой человек подошел к Конану вплотную и уставился на него снизу вверх.
— Это ты тот, кто собрался приклонить ночью свою усталую голову на груди Заманаса? — Он говорил на превосходном кофийском. — Варвар с далекого севера. Неужто большие варвары боятся сверхъестественных сил меньше, чем маленькие варвары?
Конану пришлось хорошенько держать себя в руках, чтобы не шарахнуться от жутковатой близости святого человека и исходящего от него запаха.
— Я осторожно отношусь к магическим силам, старик. Не раз уже они подводили меня вплотную к смерти.
— И действительно. Твой враг, принц Тантизиума, имеет на службе могущественного волшебника, который сейчас, в это самое мгновение, подготавливает твою гибель.
Конан кивнул:
— Да, этот кхитаец Агохоф. У него власть над неживыми предметами и стихиями, из которых он лепит черт знает что. И он использует свою власть исключительно для грязных дел.
— Опасный человек. — Святой муж сощурил свой единственный голубой глаз. — Однако колдуны и раньше зачумляли Тантизиум. Отец этого принца Ивора сам был довольно способным чародеем. Должно быть, из тех, кто умел изменять форму. И гулем. До тех пор, пока его брат Страбонус не замуровал его в подземелье, ведь нужно же было как-то спасать Коф от такого позорища.
— Я знал отца Ивора, — кивнул Конан. — Несколько дней тому назад я сам уничтожил его. Это было под королевским дворцом.
Спутники Конана разразились удивленными возгласами. Но старый шаман только коротко кивнул, как будто Конан лишь подтвердил то, что и так было ему известно. Он тихонько захихикал.
— А теперь где-то там, в твоем варварском уме, бродит мыслишка, небось, что Агохофу было бы куда труднее напускать на тебя свои наваждения, если бы ты забрался куда-нибудь в священное место Харанги. Сидя в логове зверя, можно не опасаться другого зверя, так ты думаешь, а?
Конан только молча пожал плечами под циклопическим взором старца.
Долгое и задумчивое молчание тянулось, пока шаман, отвернувшись, созерцал высящийся вдалеке хребет. Затем он обратил свое спокойное, просветленное лицо к Конану:
— Я предостерегаю тебя, Конан, Дробитель Черепов и прочая и прочая, подумай хорошенько, прежде чем решаться на такой шаг. — Старец собрал свое чело в складки. — Много видов различной магии затрагивают наш мир. И многие из этих видов — злы и смертельно опасны. Вряд ли магия захочет служить твоим жалким планам.
Но Конан из Киммерии стоял перед ним неподвижно.
— Что ж, раз ты такой отважный, что не боишься опасности и готов отвечать за последствия, то иди. — Шаман пожал плечами и отпустил его, обратившись к плосконосому вождю, сказав тому два-три слова, после чего скрылся в хижине. Грязная занавеска упала, и шаман исчез из виду.
— Идемте, — сказал верховный вождь Конану, — мои люди проводят тебя к Заманасу. Пусть все духи гор защитят тебя в твоем юношеском безумии.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
ПЛАТО ЗАМАНАС
Несколько дней спустя Конан вышел из восьмиугольной палатки и закрыл за собой полог. Сонные женские голоса были еле слышны у него за спиной. Стояло раннее утро. Только несколько наемников были на ногах. Конан кивнул Сидре, женщине из рода гундеров, с каштановыми волосами, которая стояла на страже у восьмиугольной палатки женского лагеря. Она одарила его солнечной улыбкой, после чего вновь ее лицо приняло настороженное выражение. Ее руки крепко сжимали щит и меч.
Солдаты, казалось, привыкли к тому, что Конан проводит ночи в шатре у женщин. По всему лагерю об этом, разумеется, гуляли разнообразные сплетни. Конан об этом тоже знал. Он приветливо поздоровался с одним из солдат, который сидел в кустах со спущенными штанами. Тот поглядел на него с некоторым недоверием. Он видел, как Конан вышел из женского шатра.
Еще больше народу не спало в центре плато, где острый, как бритва, хребет не скрывал встающего солнца. Люди отдыхали — бродили взад-вперед, болтали, валялись на солнышке, встречая еще один день, наполненный ленью и скукой. Киммерийца встретили скабрезными шутками, ухмылками и гримасами; тот старательно не замечал всего этого.
Недавние страхи и отвращение солдат к плато Заманас исчезли почти бесследно за то время, что они здесь находились. Переход из деревни оказался легким, хотя проводник из Харанги оставил их возле реки, заявив, что ни один человек из их племени, по крайней мере на его памяти, ни разу еще не пересекал этих вод. Подъем шел по каменному пологому склону, где почти не было кустов. Конан нашел, что это куда легче, чем карабкаться по соседним горам. Дорога шла по самому гребню; с обеих сторон тянулся отвесный обрыв, так что это место было очень легко оборонять.
Плато было широким, пологим, здесь обстояло неплохо с водой. Образовано оно выветренным розоватым камнем, который разительно отличался от пород, слагающих окрестные горы. Однако на вершине плато имелась почва, где росли деревья и трава, необходимая для лошадей. Здесь не видно было ни пещер, ни руин, где могла бы таиться опасность. Только два бледных разновеликих монолита высились в центре плато. Да и сами монолиты при ближайшем рассмотрении, с их неправильной цилиндрической формой, увенчанные округлыми навершиями, казались скорее творением матушки-природы, нежели созданием человеческих рук.
В первый день солдаты затеяли охоту, которая принесла неплохую добычу. И ничего не случилось такого, что нарушило бы покой людей. Наемники наконец успокоились и начали вести довольно-таки приятную спокойную жизнь. Дни шли, люди отдыхали, чинили вещи, вострили оружие. Искусные игроки
