держал в руках.
— Я рад, что ты показала мне это письмо. Должно быть, Том был в бреду, когда писал его.
— Ты это брось, Керк! — оборвала его Сара.
— Ну ладно, в бреду или не в бреду, но, во всяком случае, он явно чего-то недодумал. Оливарес, наверно, наврал ему с три короба, чтобы замести следы, и, хотя трудно себе представить, чтобы такой башковитый парень, как Том, на это клюнул, видимо, все-таки так оно и было. Неужели ты по-прежнему принимаешь это всерьез — после того, что я тебе рассказал?
— Просто я хочу знать все до конца. Я должна избавиться от сомнений.
— Надо показать письмо Джерри Чиверу. Ведь как-никак эта история произошла у него в доме. Он имеет право знать, что Том тут пишет. Ты не возражаешь, если я дам ему прочитать письмо?
— Не возражаю. Идем.
Глава IV
ЯВАНСКИЙ УЖИН
Этель Чивер сразу заметила, что они пришли из сада вдвоем.
— Ах вот ты где, Сара! Он уже обхаживает тебя? Вы оба, разумеется, остаетесь ужинать. Сегодня у нас яванские блюда.
И она жестом пригласила их в столовую рядом с большим салоном, где обычно сервировали поздний ужин. Три огромных люстры, в которых горело около ста свечей, освещали длинный, покрытый белой скатертью стол-буфет. Он был уставлен золотыми блюдами, и пламя свечей, отражаясь в их полированной поверхности, рассыпалось каскадами огоньков.
Гости обслуживали себя сами. Для них были сервированы десятка два круглых столиков — на каждом по пять-шесть кувертов и серебряное ведерко со льдом, из которого высовывались горлышки бутылок с рейнвейном.
За длинным буфетным столом стояли дворецкий — англичанин Клифтон — и несколько горничных, готовые прийти гостям на помощь. Тут же был и второй шеф-повар Чиверов Пиланг — крошечный человечек в белых парусиновых брюках и огромном поварском колпаке, похожий, как подумалось Саре, на какой-то диковинный гриб. Его темное лицо расплывалось в широкой, обнажающей зубы улыбке — всем своим видом Пиланг показывал, что гордится своим искусством и готов принимать похвалы.
— Меню у него просто божественные, вот взгляни,— обратилась Этель к Саре и протянула ей одну из отпечатанных карточек, которые она раздавала гостям. Сара прочитала меню и передала его Керку.
— Ну и молодчина же вы, Этель! — восхитился Керк.— Вы в своем роде замечательный импресарио: ведь вы добились того, что приглашение на прием к Чиверам стало показателем общественного статуса, чем-то таким, чем люди хвастают — как, скажем, картиной Пикассо или скаковыми лошадьми.
— Очень мило сказано, Керк. Я, во всяком случае, намерена расценивать это как комплимент. А то ведь у вас в каждом слове ищи какую-нибудь подковырку. Придется мне потом поразмыслить над этой фразой. Он далеко пойдет, не правда ли, Сара? За этой представительной внешностью государственного мужа скрывается сердце Казановы и ум Макиавелли. Ах, до чего же пагубно действует Вашингтон на холостяков!
И, резко повернувшись на каблучках, она отошла.
Ужинать осталось человек сто, и, хотя потолок в большом салоне был высокий, шум голосов бил в стену, словно прибой. Сара увидела, как Клифтон встал у дверей столовой и по знаку Этель ударил в маленький гонг. Гости толпой повалили из салона, нетерпеливо устремляясь к буфету.
Сзади к Саре подошла внучка Чиверов Барбара.
— Будьте другом, Сар. Позвольте мне выплакаться у вас на груди. Я вот-вот разревусь.
Хотя видно было, что Барби чуть пьяна, говорила она отчетливо и быстро. При виде Керка в глазах ее зажегся враждебный огонек. Керк с понимающей улыбкой взглянул на Сару.
— Ну что ж, договорим потом. Я отвезу тебя домой.
И он отошел. Барби проводила его взглядом.
— Надеюсь, вы не собираетесь за него замуж, Сар? Просто видеть не могу этого типа.
— Почему, Барби?
— Да так, пустяки. Он всего-навсего разбил мне жизнь. Скажите, вы очень голодны? Если нет, то пошли отсюда, потолкуем, пока все эти кретины набивают свои утробы.
Она направилась к бару, расположенному в алькове большого салона.
— Ну вот, выпейте со мной за компанию. Вам, как обычно, шотландское виски?
Они присели на кушетку, и Сара спросила:
— Каким же образом Керк испортил тебе жизнь?
— Не только Керк. И бабка. И дед. И мать. У, они устроили целый заговор.
— А для чего?
— Чтоб разлучить меня с Артуро, вот для чего. Ах да, Сэр, вы же не знаете Артуро! Но он про вас знал. Всегда читал ваши статьи, а я ему хвасталась, что знакома с вами. Однажды он сказал мне: «Поражаюсь, как может молодая женщина с таким блеском писать о политике и о войне».— У нее перехватило дыхание.— Ах, Сар, Сар! Я понимаю, каково вам без Тома. Потому что мне так же плохо без Артуро.
— Но ведь Артуро жив. И если вы любите друг друга...
— Да, любим. Любили. Я его люблю. Но он уехал, и я не знаю, когда теперь увижу его, а он не пишет. Зимой Джерри и Этель ездили в Патагвай. Я тоже туда полетела, надеялась разузнать, где он. Но раз генерал Сильвестре снова пришел к власти, Артуро уже не может вернуться на родину: его убьют. Поговаривали, что он в Чили, там патагвайцы готовят новый переворот, но точно никто ничего не знает.
— А как тебе понравилось ранчо Джерри?
— Ранчо? — Барби явно было трудно переключиться. Секунду-другую она потягивала коктейль, потом сказала: — Ах, ранчо... Роскошное, разумеется. Тысячи акров земли, тысячи пеонов и гаучо, огромные табуны и стада, огромная усадьба, несколько деревень. И Джерри, скачущий на коне с пистолетом за поясом, в сомбреро, в сапогах и прочих причиндалах из гардероба гаучо — ни дать ни взять герой из аргентинского фильма. Бедняга Джерри! Ведь, кроме этого ранчо, у него никогда в жизни не было ничего своего, и он им ужасно гордится. Он был совершенно убит, когда новое патагвайское правительство его конфисковало, и радовался как ребенок, когда Сильвестре опять пришел к власти и возвратил ему это ранчо.
По ее полным губам, накрашенным слишком темной помадой, резко контрастирующей с белокурыми волосами, пробежала ироническая усмешка.
— Он купил это ранчо, когда был послом в Патагвае? — спросила Сара.
— Не знаю. Тогда я была еще маленькая. Ей-богу, всю жизнь я держала сторону деда. Открою вам один секрет, если только вы его не знаете сами: бабка — сущая скряга. Пусть вас не обманывают ее миллионы и эти шикарные пьянки. Когда нужно кому-нибудь дать денег, ух как она зажимается! Хотите знать, что она подарила мне на рождение? Настольные часы. Даю честное слово. Старые настольные часы. Валялись, наверно, у нее в шкафу годами. А Джерри она всю жизнь выдает только мелочь на карманные расходы. В молодости боялась, должно быть, как бы он не бросил ее, если у него будут собственные деньги,— ведь он, понимаете ли, моложе ее. Обожаю выбалтывать всякие семейные дрязги. На душе веселее становится! — И она жадно прильнула к бокалу.— Бабка и в отношении папы показала себя страшнейшей скупердяйкой. Ведь он хотел стать археологом, это она его загнала на медицинский. Исключительно ради денег. Объявила, что он недостаточно одарен для интеллектуальной профессии, но что при ее связях ему обеспечена в Вашингтоне прибыльная практика. И он ей покорился, как все. Бабка! Да я бы ей с удовольствием плюнула в глаза! Вцепится в какого-нибудь несчастного дуралея и держит его в когтях — всегда она так. Вот сейчас вцепилась в Керка. И поделом ему.
— В Керка?
