— Насколько я понимаю, — решился он спросить, — вы передумали и решили встретиться с майором Шарпом?
— Нет, я не стану драться с Шарпом. — Серые глаза Даруэнта горели гневом — расширенные зрачки делали их почти черными. — Но встреча состоится, друг мой.
— Тогда что вы скажете Элванли? Я уже говорил вам, что секундант Шарпа будет здесь с минуты на минуту! Что вы ему скажете?
Даруэнт, стоявший лицом к камину, вновь резко повернулся.
— Элванли? — переспросил он. — По-моему, я слышал это имя.
Луис уставился на него:
— Еще бы! Лорд Элванли был вторым из рекомендовавших вас в «Уайте». Более того, он один из немногих денди, обладающих умом и способностями. По-видимому, вы ему всецело доверяете.
— Доверяю?
— Черт возьми! — пробормотал Луис. — Вы ведь позволили Уиллу Элванли сопровождать леди Даруэнт в оперу вчера вечером, не так ли?
Дверь открылась, и вошла Кэролайн. Она выглядела величаво, но ее лицо слегка покраснело.
— Добрый день, мистер Луис. Кажется, милорд, вы обсуждали моральный уровень в частных ложах оперы?
— Откровенно говоря, нет, мадам, — с поклоном ответил Даруэнт. — И разве невинный станет убегать, когда его никто не преследует?
— Надеюсь, сегодня вечером вы пойдете со мной в оперу?
— Я пойду с вами, так как ваши красота и ум кружат мне голову. А также, — он посмотрел на письмо, — в надежде на одну встречу.
— Встречу? — воскликнула Кэролайн.
В дверях появилась фигура Томаса — второго лакея.
— Прошу прощения, милорд, — извинился Томас, — но лорд Элванли внизу и просит повидать вас.
Хозяин дома выпрямился:
— Попросите лорда Элванли подняться наверх.
Глава 16Беспорядки в опере
Когда оркестр заиграл увертюру к «Похищению Прозерпины», стараясь смягчить тиранию струнных и пронзительные звуки медных духовых, маркиз и маркиза Даруэнт в темноте ощупью пробрались в ложу 45 третьего яруса.
Снаружи театра «Хеймаркет», более правильно именуемого Королевским театром, где давала спектакли Итальянская опера, дождь сменился легким туманом. У входа в театр теснились в грязи кареты с гербами.
Факельщики — в основном мужчины средних лет — освещали ступеньки карет, помогая пассажирам сойти. Толпа возле лавки, где можно было купить табак, который употреблял сам регент, становилась все более беспокойной.
— Где же она? — послышался чей-то пьяный голос. — Где принцесса?
— Назад! — рявкнул конный патрульный с Боу-стрит, врезаясь в толпу. — Назад, слышали?
— Неужели бедная маленькая принцесса не приедет?
— Скоро приедет! Отойдите!
Все знали, что девятнадцатилетняя принцесса Шарлотта, единственное дитя злополучного брака регента с добродушной неряхой Каролиной Брауншвейгской, пожелала услышать новую певицу, которую так хвалили «Тайме», «Морнинг пост» и «Театрикал икзэминер».
— Кто такая эта чертова певица? — ворчливо поинтересовался коренастый джентльмен с огненно- рыжими волосами, спрыгнув наземь из кареты. Толпа узнала его и приветствовала криками «Копченая Селедка!», которые он воспринимал с угрюмым терпением.
Полный придворный наряд, разумеется, был здесь de rigueur[93]. К черному костюму с бриллиантовыми пряжками на коленях Копченая Селедка добавил кружевные манжеты и маленькую шпагу. По-настоящему этого джентльмена звали лорд Ярмут — его мать была одной из любовниц регента, а ему самому много лет спустя предстояло фигурировать в качестве злодея в романе «Ярмарка тщеславия»[94].
— Дорогой, — ответила ему жена, едва не упав лицом вниз, когда он весьма неуклюже помогал ей выйти из кареты, — певицу зовут мадам Вестрис. Она итальянка, но родилась в Англии. Говорят, у нее самое лучшее контральто с тех пор, как Каталини[95] уехала в Париж.
— Плевать я хотел на ее контральто, — заявил лорд Ярмут. — Она хорошенькая?
— Ей всего восемнадцать. Она замужем за этим божественным французом, месье Арманом Вестрисом[96], который учит нас танцевать вальс.
— Восемнадцать, а? — Лорд Ярмут облизнул губы. Внезапно он встрепенулся. — Смотри-ка! Нед Файрбрейс собственной персоной, с хлыстом под накидкой и мрачной физиономией! К чему бы это?
Другие задавали тот же вопрос. На первый взгляд не было никаких оснований для тревоги. Публика на скамьях партера, разделенного посредине проходом, который именовали Аллеей Щеголей, вела себя тихо, как в церкви. В отличие от «Ковент-Гарден» или «Друри-Лейн» в опере не было слышно голосов девушек, продающих апельсины или программы.
Но за кулисами бушевали итальянские страсти. Осветители и рабочие сцены орали друг на друга, бурно жестикулируя под бутафорской луной. Даже у новой звезды — стройной очаровательной мадам Вестрис, чьи темные блестящие глаза словно воплощали все тайны женского пола, — слезы катились по щекам.
Муж нервно пританцовывал перед ней, целуя ей руку.
— Que tu es belle, cherie![97] — стонал месье Вестрис, помня, что в случае успеха жены ему больше не придется изнурять себя работой. — Mais tu es triste, ma petite. Potirquoi? Qu'estce que tu dis?[98]
Элизабетта Вестрис подняла на него влажные глаза.
— Je dis[99] «черт возьми», — отозвалась она дрожащим голосом.
— Mais... ma pauvre petite! Pourquoi[100] «черт возьми»?
— C'est ma gorge[101], — печально ответила Элизабетта, трогая свою грудь и показывая, каких размеров она должна быть. — Je n'ai pas de gorge[102]. Я еще недостаточно развита. Oh, miserable![103] — Внезапно ее настроение резко изменилось. — Принцесса! — воскликнула она и в темной мантии Прозерпины, царицы подземного мира[104], метнулась к отверстию в занавесе.
Оркестр заиграл «Боже, храни короля».
За щелью находилась обширная авансцена, окаймленная полукругом масляных ламп в стеклянных плафонах. Королевская ложа, разумеется, располагалась непосредственно на авансцене. Принцесса Шарлотта, дарящая улыбки и поклоны, выглядела почти красивой на фоне шести страшилищ, назначенных ей в фрейлины.
Все обитатели лож одновременно встали, кланяясь или приседая в реверансе.
Шестьдесят восемь лож из ста, занимающих четыре подковообразных верхних яруса почти до самой крыши, были частными. Их украшали позолота и барельефы в виде зеленых лавров. Маленький диск из слоновой кости с указанием имени, номера и сезона служил пропуском в задрапированную кабину, где стояли шесть плюшевых кресел, маленький диван и подставка для вазы с апельсинами (обычно гнилыми).
— Ах, — вздохнул месье Арман Вестрис. — Quelle vue magnifique! [105]
В ложах первого яруса можно было видеть дочерей герцогини Аргайл, считавшихся самыми красивыми девушками в Лондоне, и столь же красивую маркизу Стаффорд с ее дочерью, леди Элизабет Гор. Леди Каупер — belle enfant[106], которую все обожали, к сожалению, сразил приступ икоты.
В одной из лож сидел Монах Луис[107], хорошо оплачиваемый
