У другого окна, за шахматным столиком, на котором были расставлены фигуры, расположился задумчивый мужчина, вглядывавшийся в женщину, стоявшую напротив. Его темно-синий костюм, белая рубашка и серый галстук выглядели вполне строго для гостя, но недостаточно официально для визита. Хотя он вряд ли был моложе Генри Мэйнарда, в его темных волосах не было видно седины. Его довольно резкий профиль смягчался не то выражением терпимости в глазах, не то добродушной линией рта.
По другую сторону шахматного стола стояла высокая, стройная женщина с рыжими волосами и насмешливыми манерами. Платье с цветочным рисунком облегало ее фигуру. Окна потемнели от надвигающегося дождя, и она как раз протянула руку к цепочке торшера. Выключатель щелкнул, когда дверь отворилась, свет залил кабинет. И мужчина и женщина резко обернулись.
– О, Генри! – воскликнула женщина.
– Привет, Хэнк, – сказал мужчина.
– Доктор Гидеон Фелл, мистер Алан Грэнтам, – с выражением произнес Мэйнард. – Миссис Валери Хьюрет, мой очень старый знакомый, Боб Крэндалл. И будь так любезен, Боб, не называй меня Хэнк!
– Задевает твое достоинство, не так ли?
– Будьте свидетелями, – сказал Генри Мэйнард, – что меня никто никогда не считал высокомерным снобом. Твои вульгаризмы, все эти шуточные стишки и коллекция типографских ошибок имеют право на существование, и в соответствующее время я приветствую их. Но я возражаю против вульгарности, направленной лично на меня, когда это совершенно неуместно. У тебя есть некие литературные претензии, Боб. Можно ли назвать Генри Филдинга Хэнком? Или, например, Генри Джеймса?
Мистер Крэндалл оглядел вытянутый указательный палец.
– Генри Филдинг, – ответил он, – подписывался «Ген.». И не называй меня лжецом, я могу показать тебе копию подписи! Если это не еще хуже, чем Хэнк, написанное любым почерком, я готов съесть «Тома Джонса», страницу за страницей. Кстати, помню, когда я был еще мальчишкой и работал в старой «Тайм- диспетч» в Ла-Форсе, Индиана…
– Избавь нас! – сказал Генри Мэйнард. – Избавь нас от еще одного остроумного или мудрого анекдота и от такого совершенства, которое можно приобрести, лишь работая в газетке маленького городишки.
– Нет худа без добра, Генрикус, это почти что правда. Хорошо, я буду серьезен. Никаких шуточных стишков! Никаких типографских ошибок! А остроумие и мудрость ты все же выслушаешь?
В литературных же анналах
Всего печальней видеть их
Могилы маленьких журналов,
Погибших за свободный стих.
– Слушайте, слушайте, слушайте! – зааплодировал Алан.
– Вы согласны со мной, мистер Грэнтам?
– Всем сердцем, мистер Крэндалл. Вы должны прочитать это Камилле Брюс. Позже, если она не отравит мой кофе…
– Я цитировал забытого барда, который освоил стиль эпиграммы, работая в газете маленького городка. Хотите – верьте, хотите – нет, Генри, наши лучшие шутливые стихи написаны теми, кто начинал подданными «четвертой власти». Я уже вне игры; я ушел в отставку в свое время и с гораздо большим мешком денег, чем когда-либо ожидал или заслужил. Но одно четверостишие – только часть длинного и прекрасного произведения – застряло в моей голове, когда все остальное забыто.
Боб Крэндалл поднялся. Его голос загрохотал:
Под окнами большими яркими
Теперь я больше не служу,
И типографский грохот старый
Звучит, словно стучащий шум.
– Каждому, кто когда-либо слышал, как начинает работать печатная машина, особенно перед рассветом, эти слова будто напомнят о родном доме. А вы знаете стихотворение про «Забегаловку в переулке, когда газету сдали в печать»?
Валери Хьюрет шевельнулась, свет лампы ласкал ее гладкую кожу и ореховые глаза.
– Не думаю, что он хочет это знать, Боб. Что мы вообще здесь делаем?обратилась она к хозяину. – Он пригласил меня сыграть с ним шахматы, я сказала, что не умею играть в шахматы…
– Боб тоже не умеет, – сказал Генри Мэйнард.
– На свете есть множество вещей гораздо более интересных, чем шахматы. Я расскажу ему о них, если он как следует попросит меня. Но не лучше ли нам спуститься вниз, Боб? Во-первых, мы нарушаем границы собственности. Правда, нарушаем, Генри?
– Откровенно говоря, Валери, боюсь, что это так. Запомни, Боб: как обычно, одна игра перед ужином, и я опять тебя обставлю. Будь здесь ровно в семь, как только начнет темнеть…
– Прошу прощения! – прогудел доктор Фелл. – Но ваш климат все еще содержит в себе сюрпризы для чужестранца. Неужели на этой широте, в середине мая, действительно начинает темнеть в семь часов?
– В этой части мира, доктор Фелл, – сообщил ему хозяин, – у нас нет режима экономии дневного света. Забудьте часы в Нью-Йорке и где бы то ни было еще. Я не привык делать неточные заявления.
– Во-вторых, – вскричала Валери Хьюрет, принимая позу богини разума, – в любой момент может разразиться дождь! Я только что вспомнила; я оставила машину за углом дома, у нее откидной верх, и она открыта. Если у кого-нибудь еще открыта машина…
Алан сделал движение по направлению к двери. Генри Мэйнард остановил его.
