другие со своими чемоданами и своим реквизитом, а затем и они уезжали, не оставив после себя ни малейшего следа, – просто меняли один отель на другой.
Нельзя сказать, что окружающие были совершенно лишены доброты. Многие старались мне помочь. Моя костюмерша обучала меня английскому языку по системе Берлица. В результате я овладела хоть и не безукоризненными, но весьма полезными для моей повседневной работы выражениями: «Полный зал», «Быстро переодеваться», «Ваш выход следующий». Благодаря этому маленькому словарному запасу я уже могла ориентироваться в окружающей обстановке. Мне не хватало блеска и романтизма театральной жизни. Акклиматизация происходила болезненно. После первой недели выступлений Маринелли предложил мне продлить контракт. Я понимала, как выгодно для меня его предложение; сэр Освальд (тогда еще просто мистер) Столл собирался удвоить мой гонорар. Однако худшего момента для разговора о продлении срока выбрать было просто невозможно. Когда Маринелли пришел со своим предложением, я, глотая слезы, сидела за ленчем, и он встретил самый нелюбезный и плаксивый прием. Большую часть времени мои глаза были полны непролитых слез, и я пребывала на грани истерики. Не знаю почему, но именно полуденная еда, в особенности десерты, которые называли friandises, (лакомства, сласти) особенно усугубляли мои страдания. Время от времени я давала волю своей ярости, обрушивая ее на Маринелли. Первоначально он намеревался через день-другой вернуться в Париж, но изо дня в день откладывал свой отъезд, его, по- видимому, задерживали в Лондоне переroворы, которые он вел в моих интересах по поводу гастролей в «Колизее» на будущий год, но пока не осмеливался завести со мной об этом разговор. Похоже, его главным занятием в те дни было баловать меня. Однажды утром он пригласил меня в гостиную и предоставил мне на выбор полдюжины щенков. Все они были просто неотразимыми. Я не могла выбрать. Но тут ко мне подошел рыжий спаниель короля Карла, понюхал и лизнул меня в щеку, после этого трогательного призыва я больше не колебалась. Согласно родословной его звали Принц Артур, но я сочла такое имя слишком длинным. В тот же вечер за ужином, на который меня, как обычно, пригласил мой галантный маленький импресарио, обсуждались различные имена до тех пор, пока я не остановилась на Лулу. Впоследствии Дуняша исказила его, превратив в Лулушку. Несмотря на то что он был своенравным, непослушным животным, я до смешного привязалась к нему, и он относился ко мне с истерической преданностью. Когда я возвращалась со сцены в свою артистическую уборную, то слышала его горестный вой. Мои соседи, семья акробатов, говорили мне, что в мое отсутствие он лаял не переставая. Маленький питомец замечательным образом изменил всю мою жизнь; время еды утратило свою горечь – изобретательные уловки Лулу сделали их забавными. Он обычно усыплял мою бдительность, спокойно сидя под стулом, и вдруг выскакивал, словно чертик из табакерки, у резного столика. Я никогда не принадлежала к числу здравомыслящих любителей собак: к чему лишать этих обладающих столь короткой жизнью созданий их маленьких радостей. Безошибочный инстинкт подсказал Лулу выбрать красивую строгую даму, приходившую ежедневно и садившуюся в дальнем углу. Таким образом он, как обычно, добыл себе лакомый кусочек и способствовал моему знакомству с Аделиной Жене. Она первой заговорила со мной, и меня бесконечно порадовали ее добрые и ободряющие слова. Она танцевала в «Эмпайр». Без какой-либо посторонней помощи она прокладывала путь еще окончательно не оформившемуся английскому балету. Аделина Жене первой вступила в борьбу против остатков викторианских предрассудков не только чистотой своего искусства, но и высокой духовностью. Она завоевала не только восторженное отношение к себе лично и своему искусству, но и искреннее уважение.
Добрый подарок Маринелли оказался мудрым тактическим шагом, у меня сразу улучшилось настроение, я стала более сговорчивой. Теперь он мог говорить со мной о контрактах, не рискуя быть перебитым злобными тирадами и упреками. Еще несколько дней уже менее сварливой раздражительности, и я подписала пролонгацию. Теперь мне стыдно вспоминать обо всех тех обвинениях, которые я обрушивала на голову Маринелли, называла его работорговцем, говорила, что он мучает меня, терзая своими настойчивыми предложениями. Хотя я сама не верила и | юловине своих слов, потому что в глубине души осознавала, что он был прав, стремясь максимально воспользоваться плодами моего успеха. Чем яснее я понимала, что мне придется уступить, тем сильнее горячилась.
Маленький человечек с какой-то трагической маской на лице, Маринелли всегда был безукоризненно одет и носил большой цветок в петлице. Когда-то он был человеком-змеей и теперь любил рассказывать мне о своих сценических успехах, подчеркивая артистизм своей работы. Залитый лунным светом пейзаж, пальма, вокруг которой он обвивался. «Ah, mais c'etait tres artistique». («Это было так артистично») Его чрезвычайно живое изображение вызывало у меня содрогание. Сама не знаю почему, он напоминал мне месье Турлутуту. Возможно, он даже спал в колыбели, словно карлик из «Флорентийских ночей» Гейне, но, в отличие от того, был доброжелательным и любезным – букет гвоздик появлялся у меня в номере каждое утро, даже после его отъезда.
Когда пришло время покинуть Лондон, выяснилось, что я почти примирилась с ним. Заявить, будто я нашла друзей, значило бы присвоить себе заслугу, которая на самом деле мне не принадлежала, скорее друзья нашли меня. Однажды я получила письмо, а вслед за ним явился и его автор. Это был будущий автор первой английской книги о русском балете. Пока была написана только одна ее глава, о «Жар-птице», и Артур Эпплин пришел прочесть мне ее во французском переводе. Я обрела друга, а Лулу получил красивый ошейник со своим именем. Воскресные дни стали более интересными, Эпплин и его жена брали меня на прогулки, приглашали на прелестные актерские ужины. Я почти не знала имен великих англичан и исключительно из чувства личной симпатии с наслаждением общалась с Фредом Терри и его красавицей дочерью. Артур Эпплин ловко тасовал полдюжины французских слов, и этого оказалось достаточно для того, чтобы поддерживать разговор на высокоинтеллектуальном уровне. Мне хотелось узнать из авторитетных источников, действительно ли английские поэты столь «возвышенные», какими они представляются в переводах Бальмонта. Томик Суинберна и учебник английской грамматики, присланные Эпплином, просветили бы меня, если бы я смогла их осилить. Но сам по себе подарок подтвердил мою веру в действенную доброту сердца, присущую англичанам. Настроенная не видеть ничего хорошего в окружающем, в этом вопросе я все же не ошиблась. Теперь же от моих предубеждений не осталось ничего. Моя любовь к прогулкам и исследованию чего-то нового нашла полезное применение в Лондоне. Когда я закончу эту книгу, то продолжу совершать прерванные на время волнующие открытия. И все же очень жаль, что здесь нигде не видно персидской герани и на окнах нет горшочков с бальзаминами, а настурции считаются вульгарными цветами. Лондон абсолютно подходил бы мне, если бы от него можно было пешком дойти до моего родного города и Театральной улицы.
Глава 21
Дягилев. – Начало нашего длительного сотрудничества. – «Тамара». – Стравинский. – Перемены. – Балет сегодня
События каждого прошедшего года я вспоминаю по своим собственным вехам – я никогда не вела дневника. Однажды в училище я попыталась вести его и написала:
«Я начинаю этот дневник для того, чтобы исправить свой характер». Мне показалось, это будет правильным началом, я позаимствовала эту фразу из недавно прочитанного романа. Однако через несколько дней мой дневник зачах, никаких иных советов почерпнуть из романа я не смогла. Моя собственная система регистрации событий работает вполне эффективно, хотя и кажется на первый взгляд немного безумной. Чтобы припомнить важные события, мне нужно вернуться назад и вспомнить, что им сопутствовало. Похоже, мое более глубокое постижение личности Дягилева и его творческой лаборатории началось с того дня, когда раздался телефонный звонок и я, слегка раздосадованная тем, что пришлось оторваться от дел (я в тот момент старательно переводила на русский Новерра), подошла к телефону и сняла трубку. Очевидно, идея только что кристаллизовалась в мозгу Дягилева, и он тотчас же позвонил. Он торопливо, словно спеша сообщить мне какую-то сенсационную новость, сказал, что придумал для меня замечательную роль. Всего в нескольких словах он чрезвычайно ярко рассказал мне о «Призраке розы». Дягилев умел простым, на первый взгляд случайным замечанием как бы раздвинуть занавес и возбудить воображение.
Насколько мне известно, в юности Дягилев занимался композицией, он написал несколько симфоний и
