— Я провожу тебя домой.
Она отыскала свою меховую пелеринку на койке Базза под какими-то непристойными фотографиями Ли с Аннабель. Они оставили вечеринку догорать и, как на первом своем свидании, пешком пошли по тихим улицам, словно одни на свете. Неожиданно она издала низкий и густой смешок и сжала ему руку, но он к этому времени уже довольно-таки протрезвел и пришел в сильное беспокойство: ведь он вел себя еще глупее, чем вообще мог от себя ожидать.
— Последний раз, когда моя мать с кем-либо разговаривала, она утверждала, что она — Вавилонская Блудница, — сказал Ли, но думал он главным образом об Аннабель. Каролина повернула голову и вытаращилась на него: раньше он никогда не заговаривал с ней о своей матери, и она решила, что это, должно быть, означает следующую стадию интимности между ними.
— Расскажи мне о своей маме, — подбодрила она его.
— Она в психушке, — ответил Ли. — Совсем невменяемая.
Каролина не ожидала, что он ответит так равнодушно.
— Бедный Ли, — с оглядкой произнесла она.
— Да нам с теткой лучше было, чего там. Ты ж не захочешь жить с чокнутой, правда, да еще в таком нежном возрасте?
Через несколько дней Базз показал ему снимки, которые сделал на холме. Ли и вообразить себе не мог такого ужаса на лице Аннабель, поскольку сам к метафизическим кошмарам был мало восприимчив; в остальном же он точно представлял, как она будет выглядеть, ведь женщина на игровой площадке и девушка на холме уже наложились друг на друга в его сознании, поэтому, говоря о матери, он говорил об Аннабель. Ли заметил, что его школьное произношение снова выдохлось — стресс давал о себе знать. А кроме этого, ему жгло глаза.
— Тебя… тебя тетя воспитала?
— Да. Нас обоих. Она…
Он не смог закончить фразу, и та повисла в воздухе. Каролина опечалилась и даже немножко обиделась: интимность между ними не выросла, а, наоборот, уменьшилась, ибо он внезапно перестал реагировать на Каролину, и та поежилась, вероятно ощущая неотвратимую потерю кусочка своей великолепной самоуверенности. Она жила в квартале типовых домиков, выстроенном над речным обрывом, в тихом местечке.
— Ты зайдешь?
Он пытливо взглянул на нее с легким укором, и она ощутила предвестие печали.
— Ли?
Она стояла холодной полночью в своей хорошенькой глупенькой одежонке и заклинала его. А Ли казалось, будто он идет по канату над водоворотом, хотя он верил, что одного знания может быть достаточно, чтобы уберечься от падения, если он будет идти осторожно, и даже если он намеревается порвать сейчас с Каролиной, то достаточно сентиментален или, возможно, тщеславен, чтобы подняться к ней наверх. Однако в ее комнате у него закружилась голова — пришлось даже отойти от окна, чтобы не выпрыгнуть. Тогда он понял, что не может больше жить на повседневной высоте — он просто себя обманывал. И тут же позволил захлестнуть себя чувству вины.
— Что я сделала не так? — спросила Каролина, точно безутешное дитя, столкнувшись с безразличием, текущим с волшебной скоростью японского водяного цветка, а Ли уже тошнотворно колебался между двумя средоточиями своей вины — любовницей и женой. Однако с самого начала от Каролины ему нужно было одно — чуточку простой нежности, а ей от него — наслаждения, хотя теперь уже она впала в такое обморочное и беспомощное состояние, что ей казалось: без него она будет одинока всю оставшуюся жизнь.
— Я тебя не знаю, — сказал Ли. — Я же тебя совсем не знаю, правда?
Что прозвучало как оправдание, как попытка что-то объяснить — вовсе не как жалоба, но ее эти слова поразили в самое сердце: она ведь не сознавала, что их свел друг с другом просто случай, что они обмениваются иллюзорными, противоречивыми обманами, будто мигают фонариками друг другу в лицо.
Карету скорой помощи Ли увидел еще с холма и пустился бегом. Он успел увидеть, как Аннабель выносят из дома, обернутую в одеяло, а потом Базз в него плюнул. Брат был по-прежнему разукрашен, как демон; наконец-то он сосредоточился на ситуации, распалившей весь его актерский оппортунизм.
— Я вынес дверь, ты где-то ебался, а она умирала, правда?
Ли не почувствовал ничего, кроме удивления. Вероятно, кто-то из санитаров не дал ему кинуться на брата; как бы то ни было, вскоре он очутился в приемном покое — диктовал имя и адрес Аннабель медсестре. Он дважды громко произнес по буквам это имя — «Аннабель», а потом понял, что не в силах остановиться и продолжает повторять буквы, пока не зажал себе рот ладонью. Аннабель нигде не было видно. На лавке лежал мужик с рожей, разбитой бутылкой, и матерился. Какой-то бледный ребенок сунул шестипенсовик в автомат и вытащил картонный стаканчик кофе. Другая медсестра (или, возможно, одна из двух первых, или просто зевака, или вообще просто какая-то совсем другая медсестра) предложила Баззу успокоительного. Ли по-прежнему не испытывал ничего, кроме шока. Аннабель на носилках, закутанная в одеяла, исчезла за двойной дверью. Баззу кто-то пытался что-то вколоть. Что здесь делает этот ребенок? Девочке всего лет двенадцать, сидит на лавке, болтает ногами и хихикает. Оказавшись в ночном приемном покое да еще без цветов, Аннабель проснется в худшем из своих кошмаров, решит, что она по-прежнему мертва. То есть если проснется вообще.
Едва оказавшись на больничном дворе — а из здания его выпихивали бог знает сколько медсестер, санитаров и служителей, — Базз снова кинулся на брата, но Ли вырвался и задал стрекача. Больница располагалась в полутора милях от их жилища, и Ли понесся в гору, срезая углы по задним дворам, то и дело оглядываясь, но вскоре стряхнул Базза и в конце концов оказался перед домом Каролины, когда на церковной башне в городе, где-то внизу, пробило три. Ли нажал звонок, и она открыла ему. Рыжеватые волосы разметались на спине по малиновому атласу кимоно, но желтый свет уличных фонарей лишил ее всех красок. В его лице Каролина увидела такую муку, что у нее перехватило дыхание, — все время после его ухода она лежала на своей узенькой кровати, глядела в темноту и воображала рядом с собой его.
— Я знала, что ты вернешься, — сказала она. — Просто знала.
— Ох, любимая, дело не в этом, — пристыженно ответил он. — Впусти меня ненадолго, я не могу вернуться домой.
— Что случилось?
— Это очень мелодраматично, — сказал Ли. — Боюсь, ты не поверишь.
Они поднялись в ее комнату, и свет за ними автоматически погас. Внутри она поразилась его нелепому виду — весь перемазанный гримом Базза, грязный после гонки по улицам. Он сбросил куртку на пол и рухнул на ее постель. Она не знала, что делать, и принялась нервно шагать из угла в угол; для дурных известий она совершенно неподобающе одета. Ли нашел сигарету и закурил, неприятно осознавая: что бы он ни сделал, что бы ни сказал, все будет отдавать затхлыми клише — он столько подобных сцен видел в посредственных фильмах, что в реальности такая сцена вторична. И как же в таком случае придать кошмару толику достоинства?
— Она…
— Прошу прощения? — перебила она.
— Она попыталась со всем этим покончить, любимая, и ей это почти удалось. Моя Аннабель, то есть Аннабель, на которой я женат то есть.
Каролина прилегла к нему, и он принялся гладить ее по волосам. У нее тоже не хватало словарного запаса, чтобы справиться с таким известием; а кроме того, она всегда думала о себе просто как о Другой Женщине — но никак не о Роковой Женщине. «Господи боже мой, — думала она. — Я, наверное, опасна».
— Можно мне здесь переночевать? Мне нужно держаться подальше от брата, он готов меня убить.
— Да. Да, конечно. — Она поймала себя на том, что немножко плачет, и подумала, что Ли, должно быть, плачет тоже, хотя на самом деле это просто саднило его лживые глаза. Как только они оказались вместе в постели, он сделал то, чего впоследствии ни объяснить себе, ни оправдать не мог; совершил акт в полнейшем смысле слова неуместный. Поскольку она была женщиной, нагой и доступной, он выеб ее, пока она плакала, выеб, сознавая грубую непристойность этого акта, но не в силах устоять. Казалось, он ведет
