– Можете смеяться над гордостью, ваша светлость, но не забывайте, что это единственное, что у меня осталось, и поэтому очень дорого мне.
Герцог улыбнулся:
– Я все понимаю. Но я уже говорил, что если вы хотите позаботиться о вашем отце, то гордость может только навредить ему. Здесь требуется любовь.
Он сам удивился своим словам, но они совершенно непроизвольно сорвались с его уст.
Княжна поднялась с кресла, и он понял, что она обиделась.
– Если вы хотите сказать, ваша светлость, что я не люблю моего отца и слишком эгоистична, чтобы суметь отбросить мои горькие чувства ради него, вы сильно ошибаетесь! Я готова сделать все… все, чтобы… восстановить его здоровье. Но я тщательно обдумаю то, что вы сказали, чтобы убедиться в правоте ваших соображений.
– Думаю, вы убедитесь, что я прав, как и всегда, – сказал герцог горделивым тоном.
Он думал, что она начнет спорить с ним, но она только сказала:
– Что ж, если ваша светлость сказали все, что хотели, то я вернусь к отцу.
– При одном условии, – ответил герцог.
Она выжидательно и неуверенно посмотрела на герцога.
– Во-первых, пообещайте мне, что завтра выйдете на палубу, – сказал он, – желательно около полудня, когда солнце уже пригревает, во-вторых, я надеюсь, что когда вы пообвыкнете здесь, то будете присоединяться к общей компании хотя бы за столом.
– Могла бы я подумать об этом? – ответила княжна и двинулась к двери каюты.
Герцог опередил ее. Держась за ручку двери, он сказал:
– Вы молоды. Постарайтесь помнить, что каждый день вашей жизни – это великий дар. Радуйтесь приятным минутам, а все остальное не берите в голову.
Княжна взглянула на него, но уйти не могла, пока он не открыл дверь. Герцог же спокойно продолжал:
– Повторяю, вы молоды и, кроме того, очень красивы.
Многие женщины в мире готовы были бы на любые страдания, чтобы обладать этими двумя ценностями.
Она не сводила с него изумленного взгляда, будто не верила, что правильно поняла его.
Княжна отвернулась к двери, дожидаясь, что он откроет ей.
Он пропустил княжну, и она с удивительной поспешностью исчезла в коридоре.
Герцог, улыбаясь, прошел в свою каюту. Его не покидало ощущение, что он выиграл трудную битву.
Когда он удобно устроился в кресле, чтобы еще раз обдумать беседу с княжной, дверь в каюту открылась и вошла Долли.
– Я думала, что ты возвратишься в салон, Бак, – сказала она с упреком, прежде чем герцог успел встать.
– Я уже собирался идти к вам через пару минут.
– Тебя так долго не было, – сказала она, – и я видела княжну, выходившую отсюда. Она была с тобой?
– Мы говорили с ней о здоровье ее отца.
– И только?
Ее вопрос вызвал в герцоге раздражение.
– Княжна перенесла столько невзгод за эти годы, – сказал он, – прошла через страдания, которые сломили бы многих женщин. Надеюсь, Долли, что ты будешь добра к ней, все наши русские гости очень нуждаются в доброте.
– Я буду к ней добра, как ты говоришь, если ты будешь Держать свои руки подальше от нее.
Слушая, как она это говорит, герцог впервые обратил внимание на грубоватую вульгарность в ее характере.
Чрезмерная ревность женщин всегда коробила герцога.
Хотя он привык к проявлению такого рода эмоций, поскольку, к сожалению, женщины обычно любили его больше, чем он их, но теперь его раздражало собственническое отношение Долли к нему.
– Ты остаешься здесь, – спросил он, – или мы пойдем вместе в салон?
– Я готова остаться с тобой здесь наедине, – ответила Долли, – и хотелось бы, чтобы ты уделял мне значительно больше внимания, чем ты это делал за последние двадцать четыре часа.
Герцог знал, что она на него обижается, потому что он не пришел к ней в каюту прошлым вечером.
Он был в таком радостном настроении после спасения Великого князя и его спутников, что вместе с Гарри и Джорджем остался тогда побеседовать с князьями.
Они засиделись допоздна, слушая потрясающий рассказ князя Ивана об их приключениях с 1918 года, когда они узнали о гибели императорской семьи, а также о том, что Великий князь тоже числился в списке смертников.
