– Верно, – согласился Великий князь, – думаю, что Милица с ее живым умом легко восполнит упущенные академические познания. Но с другой стороны, за это время она приобрела немало уроков жизни, в том числе и горьких, однако они во многом расширили умственные способности.
В том же духе говорил о ней и князь Иван.
– Милица – способная девушка, – сказал он в беседе с герцогом. – Я уверен, если она попадет когда- нибудь в Англию, ей легко будет найти работу.
– Работу? – переспросил герцог.
– Леди Рэдсток говорила мне, что после войны женщины смогли занять в обществе немало мест, о которых раньше и мечтать не смели.
– Да, это правда, – подтвердил герцог.
– Наверное, вы думаете, – сказал князь, – что воспитание Милицы прекратилось в раннем возрасте, когда нам пришлось скрываться.
– Я не говорил этого, – запротестовал герцог.
– Любой бы так подумал, – сказал князь, – но, как вы знаете, Великий князь человек большого ума и эрудиции, да и меня не назовешь невеждой, и Милица училась с нами все это время.
Герцог не сомневался, что благодаря такому образованию она по своему развитию сильно отличалась от четырех дочерей императора, которых воспитывали в узкой семейной обстановке, что ограничивало их кругозор.
Слушая интересные сведения о княжне Милице, герцог каждый раз досадовал, что не может наладить с ней общение.
И вот она стояла одна на палубе в столь ранний час, когда все гости еще спали. Герцог неслышными шагами поспешно двинулся к ней в своих туфлях на мягкой подошве, в которых он обычно прогуливался.
Она стояла спиной к нему, не сводя взгляда с зеленой вспененной волны за кормой яхты, которая оставляла белый след на спокойной глади моря.
В воздухе еще витал таинственный ночной туман, постепенно рассеиваемый лучами солнца, а в полупрозрачном небе уже таяли последние звезды.
Княжна была в теплом пальто Нэнси с голубым шифоновым легким шарфом.
Она глядела вдаль с высоко поднятой головой, и герцог, кажется, читал ее мысли. Княжна наверняка думала о России, не о той, в которой испытала столько несчастий и лишений в последние годы, а о России, которую знала еще девочкой, с ее прекрасными богатыми дворцами.
Это была Россия доброты и любви в императорской семье, покоя и роскоши, так глубоко укоренившихся в ее жизнь, и она сумела сполна ощутить счастье только после того, как у нее все это отняли.
Герцог чувствовал все это так, будто княжна сама ему обо всем рассказывала.
Она ощутила его присутствие, хотя он не издал ни звука, и, обернувшись, увидела, как он смотрит на нее, Они разглядывали друг друга, а затем герцог не торопясь приблизился к ней и встал рядом.
– Вы вспоминали о своем доме? – спросил он так, будто продолжал начатую беседу.
Она не стала притворяться, что не понимает его.
– Я отдаляюсь от него все дальше и дальше.
– Его там больше нет, – сказал он, – и не стоит оборачиваться в прошлое.
– У меня теперь нет ничего, чем я могла бы… заменить его, – ответила она.
Она говорила правду, и ей нечего было возразить.
Они помолчали, и он сказал:
– Воспоминания – удел старых людей, у вас же – целая книга с чистыми страницами, которые предстоит заполнить.
Ему показалось, что на губах княжны мелькнула легкая улыбка, когда она ответила:
– Если бы мы могли распоряжаться своей судьбой (а нам, конечно, этого не дано), то как бы мы воспользовались такой возможностью? Увы, нам приходится лишь повторять вслед за Омаром Хайямом:
Рука, явившись в небесах,
Перстом судьбу нам начертила;
И не вернуть ее назад,
Чтобы хоть строчку изменила.
Герцог рассмеялся.
– Я не верю в это, – сказал он, – и мне ближе другие строки:
Не знаем, что ждет нас – рай или ад вечный;
Зато знаем точно, что жизнь быстротечна.
Княжна наконец улыбнулась по-настоящему.
– Интересно, кто теперь читает мою книгу Омара Хайяма? – сказала она. – Я любила ее и рисовала маленькие картинки на ее полях.
