Паолина сняла жемчужное ожерелье, надетое ей на шею дожем.
– Возьми это, – сказала она. – Любой капитан, плававший по всему свету, сможет оценить его по достоинству.
Альберто не без колебания взял у нее ожерелье.
– Люди обычно боятся брать в руки подобные драгоценности из страха, что их обвинят в воровстве.
– Тогда пусть сделка будет для них действительно стоящей, – настаивала Паолина, и сняв с пальца обручальное кольцо с огромным бриллиантом, протянула его Альберто.
– Как ты потом объяснишь пропажу? – спросил сэр Харвей.
Паолина в ответ только пожала плечами.
– Разве это сейчас имеет значение? – спросила она.
– Ваша милость, к вашим услугам будет самый быстрый корабль из всех, которые когда-либо бороздили волны Средиземного моря, – пообещал Альберто взволнованным тоном. По-видимому, бриллиант развеял его последние сомнения. Какое-то мгновение он стоял в нерешительности, после чего, опустившись перед сэром Харвеем на одно колено, коснулся лбом его руки и просто произнес:
– Я буду служить вам до конца моих дней.
Затем, прежде чем сэр Харвей или Паолина успели что-либо сказать, он вышел из комнаты, закрыв за собою дверь.
– Он любит вас, – произнесла Паолина мягко.
– Потому что я спасаю его шкуру вместо него, – отозвался сэр Харвей.
– Почему вы всегда видите во всем только самые низменные мотивы? – спросила она. – Он любит вас ради вас самого – так же, как и я. Милый мой, умоляю вас, берегите себя!
– За это я вам могу поручиться, – ответил сэр Харвей. – – Если мне придется умереть, я не намерен доставлять герцогу удовольствие, позволив ему убить себя.
– Как я смогу узнать, что вы в безопасности?
Эти слова с трудом сорвались с ее внезапно пересохших губ.
Сэр Харвей взглянул на Паолину, и та поняла, что он испытывал в это мгновение не меньшую боль, чем она. Ей вдруг показалось, что они оба стояли по разные стороны глубокой реки, которая становилась все шире и шире и вскоре должна была разделить их навсегда. Она чувствовала отчаяние, переполнявшее его сердце, и понимала, что он, должно быть, тоже заметил тоску и горечь, охватившие ее.
Почему-то им нечего было сказать друг другу. Они только обменялись взглядами, после чего сэр Харвей, издав не то проклятие, не то стон, развернулся и, рывком распахнув дверь, вышел, оставив ее в одиночестве.
Ей вдруг захотелось рухнуть на постель и зарыдать, но, как ни странно, она была уже не в состоянии плакать. Она только стояла неподвижно с сухими глазами до тех пор, пока не вернулась Тереза с губной помадой и духами, которые полагалось нанести за ушами и на крохотной ложбинке между грудей. Казалось, нужно было успеть сделать еще множество разных мелочей, но Паолина предоставила все заботы Терезе. Почти целый час она сидела, словно лишенная воли марионетка, оглядываясь на прошлое, перебирая в памяти многие слова и поступки и заново переживая короткие мгновения ее счастья. Она отказалась от рюмки вина и затем, раньше, чем она ожидала, раздался стук в дверь и чей-то голос крикнул:
– Нам пора.
Тогда Паолина вдруг осознала, что настал момент, когда ей придется навсегда проститься с сэром Харвеем. Она медленно проследовала в большую галерею, ее фата волочилась за нею, словно шлейф, тяжелое из-за большого количества нашитых на него бриллиантов и жемчуга платье шелестело по лощеному полу, словно пальцы призрака.
Сэр Харвей ждал ее там, Альберто стоял рядом с ним, держа в руках собранный им потихоньку узелок с вещами. Глаза слуги возбужденно блестели – он явно уже предвкушал захватывающие приключения, которые ожидали впереди его и сэра Харвея, если их бегство удастся.
В руках у сэра Харвея был большой букет белых цветов. Он вручил его Паолине, и когда она взяла их у него, то случайно коснулась его руки и обнаружила, что та была холодной как лед. Тогда она подняла глаза на его лицо. Выражение его было суровым, почти лишенным какого-либо проблеска чувства, и все же она заметила, сколько душевной муки было в его взгляде. Он ничего не сказал ей, и они в молчании спустились вниз по лестнице.
«Я обречена», – прошептала про себя Паолина, и она сознавала, что конец на самом деле необратимо приближался – конец ее юности, конец ее счастья. Впереди лежала только темнота, невыносимая тоска и мертвящее душу одиночество, ибо сэра Харвея теперь уже не будет рядом с нею.
Они достигли ступенек парадного входа, ведущих прямо к воде. Лучи солнца, падавшие на Паолину, заставляли сверкать и искриться бриллианты в ее прическе и на свадебном платье. Толпы людей, собравшихся снаружи, чтобы взглянуть на невесту, кричали ей:
– Удачи вам! Будьте счастливы! Да благословит вас Бог!
Она остановилась на мгновение, почти ослепленная ярким солнечным светом. Внизу, покачиваясь на волнах прилива, стояла огромная сверкающая золотая гондола – церемониальное судно множества невест. Резные купидоны, символизировавшие союз влюбленных, украшали центральную каюту, a ferri[16] на носу и на корме изображали богиню любви и красоты Венеру. Рядом с нею Паолина заметила другую гондолу традиционного черного цвета, управляемую двумя могучими, крепкого сложения гондольерами.
Итак, этот миг настал!
Она обернулась к сэру Харвею и простерла к нему руки. Ей хотелось сказать ему: «Да хранит вас Господь!», но почему-то слова не шли у нее с языка, хотя губы непроизвольно шевелились. Глаза их
