фа диез» Ивана Разумовского.
Лидия хорошо знала эту вещь. Это была одна из ранних композиций Ивана, принесшая ему славу во всем мире.
Тайра вновь оказалась за роялем и, приподняв руки, взяла громкий аккорд. Первые несколько тактов она явно волновалась, а затем постепенно начала играть гладко и хорошо.
«Она хороша, — сказала себе Лидия, — очень хороша».
Это было одно из ее любимых сочинений, и она вся отдалась музыке. Ей были понятны чувства Ивана, когда он работал над ним. Мотив на щемящей взволнованной ноте, характерной для всех его лучших произведений, вылился здесь в победную песню, песню радости и опьянения. Это было языческое восхваление жизни, переведенное на музыку, чарующую своей магией. Прекрасное сочинение, но оно многого требовало от исполнителя, и, когда был сыгран финал, Тайра уронила руки с облегчением и усталостью. Все сжаром зааплодировали.
— Отлично, браво! — воскликнул Иван.
— Я еще должна играть? — спросила Тайра.
— Ну конечно, — ответил он. — Мы ведь вызвали вас на «бис», разве вы не поняли?
— Благодарю вас. В таком случае сейчас я покажу свою работу. Это попурри из датских народных песен, тех, которые каждый ребенок в Дании знает с колыбели.
Она играла очаровательно, с той живостью, что, как знала Лидия, покоряет любую аудиторию на концерте. Сомнений не было, девушка определенно подавала большие надежды, но Лидия понимала, что нужно гораздо больше, чтобы достичь успеха в непростом, критически настроенном музыкальном мире.
Тайра закончила играть, и Иван торжественно повел ее от рояля к свободному креслу возле Филипа.
— А теперь мы услышим вас? — спросила Тайра с сияющими глазами.
— Очень надеюсь, что вы не будете разочарованы, — произнес, подтрунивая, Иван ее же фразу, и Лидия увидела, как девочка вспыхнула.
Иван сел за рояль и пробежал по клавишам, разминая пальцы. Он начинал свою карьеру пианистом и, только когда стал дирижером, отказался от исполнительской деятельности, но до сих пор, хотя и очень редко, солировал на рояле. По слухам, дошедшим до Лидии, Ивана Разумовского было легче заставить сыграть на рояле ради любви, чем ради денег. Эту репутацию он заработал, как она знала, потому, что иногда, пусть и редко, его можно было уговорить сыграть в гостиной какой-нибудь bonne amie, но она догадывалась, что он часто играл наедине той, которая добивалась его симпатии.
Сейчас, торжественно пробежав пальцами по клавишам, он повернулся к своей аудитории.
— Я начну программу, — сказал он, — с «Рапсодии фа диез».
Лидия услышала, как Тайра тихонько охнула, но больше никто не произнес ни звука, и Иван начал играть. Такой жестокости никто от него не ожидал. Тайра сыграла рапсодию по-настоящему хорошо, но по сравнению с человеком, который ее сочинил, она выглядела школьницей, с трудом разбиравшей экзаменационную пьесу. Под умелыми пальцами Ивана музыка поднялась до эмоционального крещендо; стали слышны тонкие полутона, подспудные течения, о которых слушатели не подозревали, и выраженная в музыке сложная, трудная личность композитора. Он передал своим слушателям понимание всего того, что молодой Иван хотел и требовал от жизни, всего, что он нашел, всего, что испытал, и всего, что осталось неуловимым — недосягаемым.
Во время игры Ивана трудно было думать о чем-нибудь, кроме него самого. Только когда прозвучал последний аккорд торжественного финала, Лидия сумела оторвать от него взгляд и посмотреть на Тайру. Девушка была очень бледна, в ее глазах блестели слезы. Она без слов поняла урок, преподанный Иваном, который сделал это, как горестно подумала Лидия, с ненужной суровостью. Он словно в открытую сказал всему свету: «Вы хороши, но недостаточно!»
И все же, хорошо зная Ивана, Лидия сомневалась, что именно этого он добивался. Она решила, что, возможно, из-за своей ребячливости ему просто захотелось покрасоваться — объявить Тайре и всем остальным о своем огромном превосходстве.
То, что ее догадка верна, она поняла, когда Иван поднялся из-за рояля. Увидев расстроенную Тайру, он подошел к ней, взял ее руку и поднес к губам.
— Простите меня, — сказал он, и в его тоне и жесте не было ничего театрального.
Все промолчали, Иван вернулся к роялю, глянул в открытое окно, словно искал вдохновения. Затем начал играть. Он играл что-то новое, работу, которую Лидия прежде никогда не слышала, скорее всего это была часть последней симфонии. Начало было спокойным, а затем в произведении и в безмятежной мелодии снова зазвучала неутоленная жажда, которую Лидия хорошо понимала. Недовольный, не нашедший взаимности, Иван молил о том, что искал всю свою жизнь. Эту муку желания было почти больно слышать, хотя в ней в то же самое время чувствовались и радость, и восторг. Мелодия уносилась вверх все выше и выше, неспокойная, ищущая, все время на грани достижения чего-то, так и оставшегося недостигнутым. Ее мучительная острота сковала напряжением слушателей и настроила их почти на эмоциональный взрыв, так что Лидии казалось, еще секунда — и они больше не выдержат. «Вот, что переживает Иван, вот, чего он жаждет, — сказала она себе и повторила вновь и вновь, — но этого ему не достигнуть! Не достигнуть!» Эти слова были как насмешка над ней самой. Она была не в силах помочь Ивану.
Внезапно Иван бросил играть. Это было не завершение, не финал, он просто снял руки с клавиатуры и вышел из-за рояля. Вид у него в тот момент был странный и дикий, а еще изнуренный, словно он весь выложился. Иван вытер лоб шелковым платком, потом, ни слова не говоря тем, кто неподвижно и тихо сидел в полумраке огромной комнаты, он двинулся к открытому окну и, перебросив длинные ноги через подоконник, выскользнул в сад. Тьма почти совсем сгустилась, и они скорее слышали, чем видели, как он уходит, до них доносилось лишь поскрипывание гравия под ногами.
Наступила долгая, долгая пауза. Элизабет тайком выти-р?ла глаза. Но Филип сломал напряжение, поднявшись с кресла и протянув руку Тайре.
— У нас в гостиной стоит радиола, — как бы между прочим объявил он. — Потанцуем?
Глава 12
— У тебя довольный вид, — сказал Филип. — Что случилось?
Кристин взглянула на него и улыбнулась:
— С чего ты взял, будто что-то случилось?
— Давненько я не замечал у тебя такого хорошего настроения, — ответил он. — Кроме того, только сумасшедшему захотелось бы отправиться в Лондон в такой день, как этот, если, конечно, тебя там не ждет нечто исключительное.
— Каков Шерлок Холмс! — шутливо отозвалась Кристин и тут же добавила серьезно: — Да, произошло нечто исключительное, но я пока ничего не могу рассказать тебе. Возможно, когда вернусь… впрочем, не знаю.
Филип взглянул ей в лицо, отвернулся и принялся смотреть вперед на узкую, пыльную дорогу, в конце которой виднелась крыша вокзала. Он помолчал немного, а потом заговорил чуть виноватым и смущенным тоном:
— Послушай, Кристин, ты ведь не связалась с кем-нибудь, кто не знаком семье? Меня это не касается и все такое, но… как бы это… ты моя сестра, а я более или менее знаю жизнь… к тому же… черт возьми, тебе еще так мало лет!
В начале этой речи Кристин уставилась на брата, затем, пока он с трудом продолжал, она издала тихий смешок и продела свою руку ему под локоть.
— Филип, — сказала она, — я люблю тебя! Ты самый чудный брат, какой только может быть! Но как раз сейчас ты на ложном пути. В этом деле мужчина не замешан, даю тебе слово, но, как только появится таковой, я приду и скажу тебе первому. Обещаю.
У Филипа гора с плеч свалилась. Роль старшего брата явно давалась ему с большим трудом.
— В таком случае все в порядке, — сказал он. — А то я было начал беспокоиться. У тебя такой веселый вид… в общем, ты изменилась за последнее время.
— Знаю, — сказала Кристин, — я вела себя как свинья, потому что была в депрессии. Но сейчас… нет, лучше пока помолчать, а то вдруг ничего не выйдет… Но все равно, Филип, мне нравится, что ты за мной
