задерживались за столом после ухода дам, чтобы выпить портвейна.
Маркиз как бы между прочим спросил у Лилы:
– Интересно, нет ли среди ваших талантов и музыкального? Вы играете на пианино?
– Немного, – скромно ответила она.
– Тогда предлагаю вам испытать свои силы на этом внушительном рояле.
В углу стоял действительно прекрасный инструмент.
Граф сказал, что получил его в подарок от матери, хотя сам почти никогда за него не садится, предоставляя это право своим гостям.
Лила легко пробежала пальцами по клавишам, и маркиз сразу же понял, что не ошибся: она разбирается не только в живописи, но и в музыке.
За его просьбой поиграть крылось желание избавить Лилу от ощущения неловкости: он не сомневался, что она была далека от смысла разговоров, которые велись за столом.
Его ничуть не удивило, что в гостиной виконтесса села рядом с ним.
Она флиртовала, умело играя голосом и мимикой, и до своего разочарования в женщинах он нашел бы ее в высшей степени обольстительной.
Но теперь его крайне раздражал граф, усевшийся рядом с роялем и не спускавший с Лилы восхищенного взгляда.
На лице ван Рейдаля было ясно написано, что он испытывает к Лиле.
«Дьявольщина, почему он не оставит девушку в покое! Она слишком юна!» – возмущался маркиз.
Вскоре он поймал на себе недовольный взгляд виконтессы: она была обижена тем, что он не слушает ее.
Лила сыграла сперва ноктюрн Шопена, потом несколько романтических вальсов Штрауса.
Играя хорошо знакомые вещи, она думала о том, как красив маркиз, и с невольным любопытством смотрела на виконтессу, пытаясь угадать, о чем она может ему говорить.
Лила решила, что француженка относится к числу женщин, которые должны занимать маркиза, и что ему, наверное, очень скучно с такой простушкой, как она. Он был добр к ней только потому, что она – англичанка, соотечественница, оказавшаяся в затруднительном положении.
«Он не только красив и знатен, – рассуждала девушка, – он еще необыкновенно умен! Конечно, он находит меня неинтересной, ведь я не разбираюсь в тех вещах, которые увлекают его, если не считать лошадей и картин».
Лила и сама не смогла бы объяснить, почему ей стало вдруг невыносимо грустно. Она решила, что просто страшно устала.
Позади был очень тяжелый день.
Когда она переодевалась к обеду, няня в ужасе вскрикнула, увидев огромный синяк у нее на плече – результат бесчинства Никласа. В тот момент он был ярко-багровый, а теперь, наверное, постепенно синел.
Она могла только радоваться тому, что все-таки успела увернуться: ведь Никлас хотел ударить ее кулаком в лицо! Однако плечо болело все сильнее, так что даже играть на рояле становилось трудно.
Закончив очередную пьесу, она немного неуверенно встала из-за инструмента.
– Пожалуйста, поиграйте еще! – взмолился граф. – Я очарован вашим исполнением не меньше, чем вашей красотой!
Он говорил очень тихо, так что ни маркиз, ни виконтесса не могли услышать его слов. Но Лила отошла от рояля и обратилась к маркизу:
– Пожалуйста… вечер был… чудесный, однако… наверное, мне лучше… вернуться на яхту.
Маркиз сразу же поднялся.
– Разумеется, вы правы. Я знаю, вы очень устали. Я отвезу вас обратно.
– Нет-нет… пожалуйста, не беспокойтесь…
Я вполне могу уехать одна! – смущенно возразила Лила.
Не обращая внимания на ее протесты, маркиз спросил у графа:
– Твоя карета ждет, Ганс?
– Конечно!
Лила попрощалась с виконтессой, а потом очень мило поблагодарила графа за возможность побывать у него дома.
– Я постараюсь завтра снова увидеть вас – если только его милость не умчит вас в Англию! – пообещал граф.
Подойдя к ней ближе, он прибавил:
– Я никогда не смогу вас забыть. Надеюсь, вы разрешите мне навестить вас, когда я в следующий раз буду в Англии.
– Спасибо… – пролепетала Лила, сознавая, что не может дать графу адреса, по которому тот нашел бы ее.
