неинтересного мужчины и чрезвычайно привлекательной женщины. Так вот, я влюбился в нее.
Сейчас я думаю, что влюбился лишь в воображении, но в тот момент считал это вполне реальным… и Энн полюбила меня.
Когда мы наконец признались друг другу в своих чувствах, она поведала мне историю своего замужества.
Она была единственным ребенком, обожаемым родителями. Отличалась необычайным умом, получила в университете все мыслимые степени и награды.
Ее отец — профессор, он дал дочери чисто мужское образование по всем классическим предметам. Она была очень начитанной и страстно интересовалась жизнью.
И вдруг все рухнуло после гибели обоих родителей в автомобильной катастрофе… Оставшись одна, растерянная, беспредельно несчастная, она встретила человека, который позже стал ее мужем.
Он был старше ее и проявлял к ней нескончаемую доброту. Одинокая и потрясенная, она ухватилась за первую протянутую ей руку помощи. И лишь после свадьбы осознала, как мало у них общего.
Ее муж всю жизнь прожил в деревне. Никогда не прочитал ни одной книжки. Интересовался только скотом и охотой и оставался обыкновенным богатым фермером.
Но у него возник необычайно сильный комплекс ненависти к тем, кто превосходил его по интеллекту.
Он увидел несчастную, беспомощную девушку, чья красота очень привлекла его. Он принадлежит по характеру к числу тех, кто видит в женщине слабое существо и предпочитает, чтобы она полностью зависела от мужчины, от его силы.
Когда Энн оправилась от горя после гибели родителей и проявила первые признаки ума и рассудительности, он решительно встревожился.
Сперва он слегка поддразнивал Энн, посмеивался и подшучивал над ее интересами, особенно над страстью к чтению.
Постепенно, открыв для себя полнейшее интеллектуальное превосходство жены, он стал демонстрировать презрение к ее уму довольно опасным образом.
Он отказывался выслушивать ее мнение по любому поводу. Если она все же высказывалась, добродушно бурчал: «Ну-ну, дорогая», — точно имел дело с ребенком, который преподнес что-то необычайно забавное.
Физически она привлекала его после пяти лет совместной жизни так же, как и сразу после женитьбы.
Энн понадобилось несколько лет, чтобы понять, что она наталкивается на каменную стену фанатичного упрямства и тупости.
Я никогда не слышал, чтобы она выражала свое мнение или добровольно вступала в беседу в присутствии мужа.
Находясь наедине со мной, позабыв о робости, она раскрывалась, вызывала меня на спор, как будто он был глотком воды умирающему от жажды.
Сначала казалось даже, что беседы со мной дарят ей большее наслаждение, чем поцелуи, но, Фиона… трудно об этом тебе рассказывать… Потом ты поймешь, что для нее значили и наши поцелуи после того отвращения, которое она на протяжении многих лет испытывала к мужу.
Ее страх был каким-то гипнотическим, истерическим… Нам, живущим свободной жизнью, куда никто не вмешивается, это, возможно, покажется странным, но Энн пребывала в полнейшей зависимости от супруга.
Она почти не встречалась с людьми, так как на охоту не ездила. Соседи были либо страстными охотниками из тех, кто жил здесь постоянно, либо представителями общества, наезжающими из Лондона всего на пару дней в неделю.
Муж не поощрял ее встреч с людьми. Ему хотелось держать в доме женщину, целиком от него зависящую, которой не требуется никто, кроме него и его интересов.
На первых порах он ни в чем меня не подозревал и терпел мое присутствие в их одиноком доме.
Короче говоря, я в конце концов принялся умолять Энн бежать со мной.
Ее обуяли страх и волнение, ей не верилось в возможность вырваться из тюрьмы и от своего тюремщика. Она долго не могла решиться… Наконец мне пришла пора уезжать.
Врачи объявили меня достаточно окрепшим, чтобы передвигаться, лечение можно было продолжить в Лондоне. Я уехал, а через неделю после моего отъезда Энн сбежала от мужа. Только бежала она не ко мне.
Она посчитала, что, раз она еще не разведена, это повредит мне в глазах лондонского общества, и Энн просто покинула мужа и отказывалась вернуться.
Мое имя ни разу никем не было упомянуто, и хотя у него зародились подозрения, они никоим образом не находили подтверждения.
С той поры минул год, но только несколько недель назад я услыхал, что муж дает Энн развод. Она оказалась достаточно сообразительной и догадалась, что ее муж не из тех, кто способен обходиться без женщины.
Он уже нашел ту, на ком хочет жениться, и Энн начала поспешно оформлять развод. Она принадлежит мне всем сердцем, я же тем временем встретил тебя.
Я чувствую себя бессердечной скотиной, Фиона, но ничего не могу поделать. За этот год я встречался с Энн всего дважды.
Сказать было нечего. Фиона сидела, онемев от горя. Джим неотрывно смотрел на огонь.
Пламя камина играло на его четко очерченном лице, на вьющихся, откинутых назад волосах, на серьезно сжатых губах.
Его рассказ развеял ее счастье.
Они долго сидели молча, потом Фиона с горестным вздохом протянула ему руки. Джим взял их, встал и осторожно поднял ее на ноги.
— Тебе лучше уйти, Фиона, милая, — вымолвил он. — Нам больше нечего сказать друг другу. Я постараюсь с тобой не встречаться. Что еще я могу сделать?
— О Джим! — воскликнула Фиона.
От сильного горя она пошатнулась, и Джиму пришлось протянуть руки, чтобы ее поддержать. В следующую секунду она очутилась в его объятиях.
— Фиона, дорогая моя… — бормотал он, прижавшись губами к ее волосам. Она вскинула руки, обняла его за шею.
— Я никогда, никогда не забуду тебя, Джим. Я, наверное, всегда буду тебя любить.
Он поцеловал ее в губы, они вдруг напряженно прижались друг к другу. Поцелуи стали долгими, пока Фиона не поплыла на волнах какого-то волшебного чувства, как будто лишившись собственной воли.
Она замирала от счастья в сильных объятиях мужских рук; ощущая на губах жаркие, страстные поцелуи, она испытывала дрожь, которой прежде никогда не знала.
Джим внезапно оторвался и отошел к камину, встал к Фионе спиной, закрыв рукой глаза.
— Уйди, Фиона, уйди, ради Бога, — выдавил он чужим голосом. — Я люблю тебя, милая. Я хочу тебя. Это просто адская мука.
Фиона трясущимися руками схватила плащ, накинула его и робко остановилась.
— Раз я не готов предложить тебе брак, Фиона, я не могу предложить и что-либо иное, хотя, клянусь небом, все в мире отдал бы за то, чтобы быть с тобою.
Он поднял белую руку Фионы, отодвинул край обтрепанного рукава старого черного плаща, нежно поцеловал и сказал:
— Благослови тебя Бог, моя милая. Я никогда, никогда не забуду, как чудесно мне было с тобой.
Не говоря ни слова, они медленно спустились по темной лестнице. Вниз по улице катилось одинокое такси. Джим остановил его и усадил Фиону.
— Я не поеду с тобой. Попрощаемся здесь, — сказал он.
Еще раз поцеловал руку, дал шоферу адрес ее квартиры и расплатился.
Она бросила последний взгляд на Джима, который неподвижно стоял на пустой площади и смотрел вслед такси, пока оно не скрылось из виду.
