Даже произнеся эти слова, она знала, что всего лишь меняет один ад на другой.
Ночь медленно тянулась. Корнелия не могла рыдать, хотя слезы принесли бы ей облегчение.
Она только неотрывно смотрела в темноту, снова и снова слыша в своем мозгу слова, подслушанные ею через закрытую дверь будуара Лили. Корнелия даже попыталась найти какое-нибудь иное толкование услышанного, но это не могло быть шуткой или игрой ее воображения. Горькая правда раскрылась перед ней во всей своей отвратительной жестокости. Корнелия никогда не могла себе даже вообразить, что окажется в подобной ситуации.
Только теперь Корнелия начала понимать многие вещи, которые в недалеком прошлом казались ей странными, – дружбу герцогини с Генри, многочисленные пары в Котильоне, которые сходились и распадались с легкостью, какую все окружающие считали само собой разумеющейся.
Корнелия была слишком юна, когда умерла ее мать, чтобы узнать от нее правду о жизни, любви и замужестве. У нее имелись смутные догадки о секретах природы, но она знала, что приличные, скромные девушки терпеливо ждут и без любопытства относятся к подобным вещам вплоть до их первой брачной ночи. Но теперь Корнелия начала подозревать, что означали многие игривые полушутки, полунамеки, которыми Лили частенько перебрасывалась в своем тесном кругу, состязаясь в остроумии, но которые часто заставляли герцога хмуриться.
Ничего удивительного, что всех так поразила их помолвка. И можно было себе представить, как они зубоскалили, догадываясь о ее истинной причине. Корнелия приложила ладони к своим пылающим от стыда и унижения щекам.
Она была одурачена, верила всему, что ей говорили. Но Виолетта была права. Почему она должна убегать? Она должна остаться и выйти за герцога замуж. Она должна стать хозяйкой Котильона.
И, что важнее, она должна заставить его страдать за то, что он заставил страдать ее.
Ее чувства слабости и беспомощности были вытеснены растущим в ней гневом. Когда за окном занялся рассвет, Корнелии показалось, что она стала старше за эту ночь. Она не была больше ребенком – ребенком, который доверяет тем, кого любит. Она превратилась в женщину – разгневанную, обиженную, решившую, что не только она одна должна страдать.
Когда взошло солнце, Корнелия отдернула занавески с окна и взглянула на спящий мир. Тени от деревьев в парке были еще темны, звезды едва мерцали на бледном небе, в то время как первые неуверенные розово-золотистые лучи уже касались крыш.
Корнелия ощутила, что она не одинока в своих страданиях, и вера, которая жила в ней с тех пор, как она еще ребенком учила молитвы на коленях матери, придала ей сил и заставила устыдиться собственной слабости.
Молитва сорвалась с ее губ, страстная и жаркая, идущая из самой глубины ее сердца.
– Сделай так, чтобы он полюбил меня! Господи, мой боже, сделай так, чтобы он полюбил меня!
И как только эти слова были произнесены, Корнелия услыхала пение птиц и почувствовала, что ее молитва была услышана.
– Сделай так, чтобы он полюбил меня! Господи, сделай так, чтобы он полюбил меня! – воскликнула она снова.
На секунду надежда вспыхнула в ней, родившись, как птица Феникс, из пепла ее отчаяния.
«Он полюбит меня – однажды!»
Были ли эти слова сказаны ею самой или кто-то другой произнес это?
Действительность снова ввергла ее в ощущение безнадежности ее желаний. Горечь и боль вернулись к ней.
Во время завтрака тетя Лили послала записку, чтобы узнать, как Корнелия провела ночь, и предлагала спуститься к ней в будуар, чтобы в последний раз обсудить предстоящую церемонию. Сквозь стиснутые зубы Корнелия велела передать тете, что, по ее мнению, ей лучше отдохнуть у себя в спальне, пока не наступит пора отправляться в церковь.
Когда Лили поднялась к Корнелии, она была уже одета и держала в руках букет. В комнате толпилось множество людей. Господин Генри делал завершающие штрихи в прическе невесты, прикалывая к волосам бутончики цветов. Портниха, стоя на коленях, торопливо делала последние стежки на подоле, потому что, согласно хорошо известному поверью, платье невесты должно быть закончено за несколько минут до того, как она наденет его.
Виолетта, ловко растянув, пудрила пару белых лайковых перчаток, а две другие горничные держали длинный атласный шлейф, затканный лилиями, и готовы были прикрепить его к талии Корнелии, когда та встанет из-за туалетного столика.
– Твое платье прелестно, – одобрительно заметила Лили, – но только жаль, что ты такая бледная. Мне всегда казалось, что бледные невесты выглядят чересчур пресными.
Корнелия не издала ни звука. Ей подумалось, что тетя должна быть довольна тем, что она выглядит не настолько привлекательной, чтобы отвлечь внимание герцога от нее самой.
– Если бы только мадемуазель не проявляла такой настойчивости насчет очков! – прибавил монсеньор Генри. – Я предупредил ее, что очки портят все впечатление от моей прически!
– Разумеется, ты сможешь обойтись без них сегодня, не так ли, Корнелия? – резко спросила Лили.
– Нет, я буду в очках, – кратко возразила Корнелия.
Лили пожала плечами. Корнелия выглядит без очков совсем иначе, подумала она, но если девица предпочитает быть пугалом в день собственной свадьбы, пускай ее. Что ей за дело, в конце концов, чтобы кого-то уговаривать?
– Очень хорошо, – громко сказала Лили. – Я ухожу. Ты должна быть внизу через две минуты.
Джордж будет ждать тебя в холле, не опаздывай.
Ты скоро убедишься в том, что Дрого терпеть не может женщин, которые вечно опаздывают – даже на
