Если бы он увидел ее глаза, то понял бы, почему Джимми прозвал их» чертовскими «.
Герцог держал себя так самоуверенно, чувствуя себя хозяином этой запутанной ситуации, что Корнелия поневоле ощущала неловкость и все возрастающую ненависть. Присущая ему манера хорошо воспитанных людей проявлять безупречную выдержку в любой ситуации и держаться на высоте заставляла сделать вывод не в пользу Корнелии – на фоне его безмятежного спокойствия вчерашняя ее вспышка представлялась истерическим бредом школьницы.
» Я ненавижу его! Я ненавижу его!«– твердила Корнелия про себя, отодвигая тарелку с жестом легкого раздражения.
Герцог взглянул на часы.
– Нам нужно выехать через десять минут.
Корнелии стало любопытно, что произойдет, если она откажется ехать в это притворное свадебное путешествие, которое с самого начала обречено быть периодом страдания и скуки.
Ей пришлось мысленно одернуть себя. Публично, во всяком случае, она должна вести себя осмотрительно – как-никак она была его женой, герцогиней Роухэмптон – положение обязывает!
Ей пришлось приложить усилие, чтобы ее голос прозвучал столь же холодно и безразлично, как и его.
– Я не заставлю вас ждать. Обычно я очень пунктуальна.
Когда корабль отплыл, оставшаяся в одиночестве Корнелия подбежала к иллюминатору. Она увидела, как причал неспешно удаляется от нее.
Кучка народа на берегу махала кому-то рукой.
С палубы доносились команды, мурлыканье двигателей стало более настойчивым. Она находилась на пути во Францию!
Некоторое время Корнелия продолжала глядеть в иллюминатор. Затем, усевшись на мягкий диван, она попробовала сосредоточиться на журналах и газетах, целую кипу которых герцог купил специально для нее. Однако они не заняли ее внимания, и скоро Корнелия опять погрузилась в свои горькие раздумья. Видимо, она уснула на короткое время, потому что ей пригрезилось, будто она убегает от кого-то, но этот кто-то ее неотступно преследует, и самое странное, что она совсем не боится, а чувствует себя счастливой при этом…
Корнелию разбудил шум на палубе и хлопанье дверей кают. Она догадалась, что они уже у берегов Франции.
Молодоженов встречали на берегу с такой же торжественностью, как и провожали в Дувре. После церемонии приветствия служащие сопроводили их до специально зарезервированного купе в спальном вагоне поезда, следующего в Париж. , Когда герцог благодарил французов за оказанное им внимание, Корнелия отметила про себя, что он хоть и бегло говорит по-французски, но с ужасающим акцентом.
В купе герцог заказал еду и вино и попросил разрешения у Корнелии закурить сигару.
– Наоборот, мне нравится запах дыма, – ответила она. – Это напоминает мне о папе. Он всегда курил сигары, когда мог позволить себе это.
Герцог приподнял брови, и Корнелия пояснила:
– Знаете, мы были очень бедны. Когда еще были живы мои родители, мы часто ломали голову, не зная, где раздобыть хоть пенни. Мой отец никогда не получал помощи от своего брата, моего дяди Джорджа, который стал так внимателен ко мне теперь, когда я разбогатела.
Корнелия произнесла это с горечью и заметила, что выражение лица герцога становится заинтересованным.
– Боюсь, что я почти ничего не знаю о вашей семье, – сказал он. – Не могли бы вы рассказать мне о своей жизни в Ирландии?
– О, думаю, вам это покажется не слишком интересным, – откликнулась Корнелия. – Жизнь в Ирландии слишком отличается от привычного вам уклада в Котильоне или от жизни моих дяди и тети в Лондоне.
Корнелия на секунду вообразила себе тетю Лили, нарядную красавицу, порхающую с бала на бал, вечно окруженную щеголеватыми поклонниками. Что общего было у этой беззаботной женщины с ее матерью, которой приходилось прикладывать неимоверные усилия, чтобы поддерживать цивилизованный уровень жизни в дикой Ирландии? Ее мать следила за своей внешностью и туалетами, но не для того, чтобы произвести впечатление на соседей, а потому, что ее гордость не потерпела бы признания в бедности и запущенности Росарилла. Душой она нередко стремилась к тем своим друзьям, которых знавала еще в девичестве, но общение с которыми стало невозможным для нее оттого, что она была бедна.
Те, кто пренебрегал ее матерью, подумалось Корнелии, в то же время готовы были лебезить перед герцогом и Эмили Роухэмптон, лишь бы быть принятыми в Котильоне. Она всегда будет чужой для этих людей, с которыми у нее нет ничего общего… И герцогу никогда не понять презрения Корнелии к этим людям.
– Мне нечего рассказать вам, – коротко ответила Корнелия.
Герцог снова уткнулся в свою газету, и Корнелия поняла, что ее резкость он принял за проявление ею невоспитанности.
Но он не должен узнать, говорила Корнелия сама себе, что творится в ее душе, что ее сердце рвется к нему. Что она мечтает коснуться его руки и молить о дружбе! И что при мысли о Лили, обворожительной золотистой красавице, стоящей между ними, она вскипает от ненависти.
» Я рада, если он страдает по ней так же, как я страдаю по нему «, – решила Корнелия. Но эти мысли не приносили ей облегчения, а наоборот, усиливали ее муки. Это было невозможно… она любила его! Она любила его тонкие ухоженные руки, непринужденность его манер, изящество, с каким он откидывал волосы со лба, горделивую посадку его головы. Она любила его густые темные брови над глубоко посаженными глазами, манеру кривить губы при улыбке. Она любила в нем все!
Корнелия с трудом отвела глаза от лица герцога, устремив взгляд на окрестности. Она должна найти в себе силы думать о другом – о Франции, например, в которой мечтала побывать с самого детства.
