Затем она разразилась рыданиями и вышла из комнаты.
Тотчас наступило гнетущее молчание.
Неизвестно, сколько бы оно продолжалось, если б Рори, у которого рот был набит горячей лепешкой, не спросил:
— Почему она расстроилась? Она хочет посмотреть моего лосося?
Это прозвучало так забавно, что Пепите захотелось рассмеяться.
Тогда герцог, словно желая как-то рассеять неловкость, ощущаемую всеми, сказал:
— Поспеши, допей свой чай, и мы пойдем смотреть на лосося.
Жани, чувствуя себя обделенной вниманием, спустилась со стула и встала рядом с герцогом.
— Рори поймал лосося, — изрекла она, — а я чуть не поймала бабочку! Она была очень красивая!
— Ты должна рассказать мне об этом, — улыбнулся герцог.
— Этот дядя, — продолжала Жани, указывая на Торквила, — сказал, что я похожа на бабочку, но это глупости! Я слишком большая, чтобы быть бабочкой!
— Слишком большая, — согласился герцог, — но не намного больше, чем лосось Рори!
Пепита внимала их беседе с нескрываемым изумлением.
В ее сердце зазвучала радостная мелодия.
Мистер Кларенс оказался прав.
Дети унаследовали от своего отца его магнетическое обаяние, и герцог не смог устоять перед ним.
Глава 4
Дамы покидали столовую после званого ужина, и Пепита, выходившая последней, подумывала, как бы незаметно ускользнуть от всех.
Герцогиня, как обычно, игнорировала ее и намеренно не представляла никому из гостей.
Некоторые оставались в замке на ночь, те же, кто уезжал, недоумевали, почему герцогиня не соизволила объяснить, кем является Пепита.
Эту роль взял на себя Торквил, пытавшийся утихомирить маслом разбушевавшиеся воды.
— Я думаю, — сказал он пожилой и, по-видимому, важной леди, — вы не знакомы еще с невесткой Алистера. После его смерти она привезла сюда его детей.
Глаза вдовствующей леди сразу же загорелись любопытством.
А вскоре все гости, с которыми Пепита была еще не знакома, захотели поговорить с ней.
Ей показалось трогательным их отношение к Алистеру, о котором они так тепло отзывались; было очевидно, что они не забыли его.
Однако она чувствовала, каждое слово, сказанное кем-либо ей, приводит герцогиню в ярость, и ей становилось не по себе.
Ей чудилось, будто враждебность герцогини все возрастает, причем не только по отношению к ней, но и к детям.
Герцогиня никогда не разговаривала с ними, разве только ругала их за что-нибудь, всегда пренебрежительно проходила мимо них, видимо, считая унизительным для себя снисходить до общения с ними.
Сейчас Пепита рассудила, что становится поздно, и разумнее всего было бы исчезнуть, дабы не сидеть в гостиной, ощущая ненависть герцогини, передававшуюся ей на расстоянии, независимо от того, говорила она или молчала.
Девушка решила поэтому отправиться спать, и пошла по проходу, ведущему к ее комнате и малой гостиной, отданной детям.
Там она начала давать им уроки, испытывая затруднения с Рори.
Если его дед ловил рыбу, он тоже хотел ловить с ним.
Герцог уже брал мальчика на охоту в окрестные торфяники, поросшие вереском, хотя не позволял ему еще носить ружье.
Теперь было совершенно очевидно, что герцог в восторге от Рори и искренне полюбил Жани.
В то же время Пепита знала, что в отношении нее герцог воздвиг нерушимый барьер.
Она почти дошла до своей спальни, когда в конце прохода увидела лунный свет, льющийся через незанавешенное окно.
В такую ясную ночь, подумала она, хорошо бы подняться на сторожевую башню.
Миссис Сазэрленд говорила ей однажды, какой великолепный вид открывается оттуда, и, когда Рори отправился куда-то с герцогом, она и Жани взобрались по винтовой лестнице старой башни и вышли на плоскую крышу.
В давние времена там всегда стоял в дозоре сторожевой клана; он высматривал приближавшихся с моря викингов или прочесывал взглядом торфяники, не прячутся ли в кустах вереска воины враждебного клана Мак-Донаванов.
Миссис Сазэрленд нисколько не преувеличила.
Вид был действительно фантастический, и сейчас Пепита ощущала потребность соприкоснуться с красотой, чтобы снять депрессивное состояние, постоянно возникавшее после контактов с герцогиней.
Она открыла дверь и начала подъем по закрученным каменным ступеням; они были видны в лунном свете, проникавшем сквозь узкие щели, оставленные в стенах для обороняющихся лучников.
Когда она открыла дверь наверху и вступила на крышу, ее буквально ослепила луна.
Если вид сверху был прекрасен в солнечных лучах, с калейдоскопом необычных оттенков света на цветущих торфяниках и мерцающей дымкой над морем, то лунный свет делал все это более поразительным.
Полная луна казалась огромной, а звезды на небе такими яркими, что Пепита замерла перед этой нерукотворной картиной: ничего подобного она никогда не видела.
Парк внизу был тронут серебром, так же как и море за ним; создавалось впечатление, будто она вошла в волшебную страну, и все обыденное и уродливое осталось далеко позади.
Поскольку все проявления прекрасного неизменно трогали ее до глубины души, она чувствовала, как все ее существо потянулось к тайне и магии природы и она стала частью ее самой.
Неожиданно она услышала сзади низкий голос.
Почему-то он не показался ей чуждым и неуместным, словно она чуть ли не ожидала его. — Я так и думал, что найду вас здесь!
— Я не могла бы поверить, что существует такая красота! — воскликнула она, обернувшись к Торквилу.
— Это же подумал и я, когда впервые увидел вас.
На какой-то миг она восприняла как нечто естественное, само собой разумеющееся такой комплимент и даже забыла, что в последние дни избегала Торквила, чтобы не оставаться с ним наедине.
А он между тем очень тихо произнес:
— Вы знаете, Пепита, я люблю вас!
Глубина и проникновенность его голоса, искренность, с которой он говорил, словно загипнотизировали ее.
Но какая-то сила заставила ее вернуться к реальности.
— Нет… нет… вы не должны говорить… подобного! — испуганно вскрикнула она.
— Почему же? Ведь это правда, что я люблю вас и нет в моей жизни большего желания, чем жениться на вас!
Она посмотрела на него широко раскрытыми глазами, в которых читался страх.
— Вы… сумасшедший?
— Да, — ответил он, — настолько сумасшедший, что не могу больше продолжать подобные отношения между нами.
Он крепко обнял ее, и, прежде чем она успела воспротивиться, прежде чем смогла высвободить руки, чтобы защититься, его губы прильнули к ее губам.
В первую секунду она была слишком ошеломлена, дабы хоть чуть-чуть отстраниться, а когда попыталась, — было слишком поздно.
Его губы были властными и горячими, и у нее промелькнула мысль, что она непременно должна освободиться от него, но вдруг поняла, что не желает этого.
