Нечто незнакомое и удивительно прекрасное вдруг возникло в груди и коснулось губ.
А когда его поцелуи стали более жаркими и требовательными, ей показалось, будто лунный свет пронизал все ее тело, и прелесть этого ощущения пробудила в ней чувство, которого она не знала прежде.
Чувство это было столь поразительным, великолепным и нереальным, что воспринималось как часть волшебства, являвшегося лишь во сне.
Может быть, она спит?
Но нет, он целует ее наяву — наверное, потому, что боится потерять ее…
Вновь завороженная магией, которая не давала возможности думать, она могла лишь ощущать, как лунный свет струится сквозь нее, погружая в неописуемый экстаз.
Она могла лишь отдаваться этому чуду.
Наконец, переполненная восторгом, охватившим обоих так, что чуть не задушил их, Пепита уткнулась лицом в шею Торквила.
— Я люблю тебя! — молвил он прерывающимся голосом. — Боже, как я люблю тебя!
Она не ответила — у нее просто не было слов.
Он бережно приподнял ее подбородок.
— Скажи, что ты чувствуешь ко мне, — произнес он, глядя в ее прекрасные, чуть испуганные глаза.
— Я… люблю тебя… тоже, — прошептала она, — но… я не знала, что любовь — такая.
— Какая, моя милая?
— Такая удивительная… Мне кажется, будто я не хожу по земле, а плаваю среди… звезд.
— Я тоже ощущаю это, — признался он. — Моя любимая, ты сделала для меня очень трудными эти последние несколько дней. Я понял, ты пыталась избегать меня, в то время как я хотел, чтобы мы сказали друг другу о нашей любви.
— Это как раз то… чего мы… не должны делать.
— Почему?
Она вздохнула так, словно вздох этот вырвался из самых глубин ее существа.
— Ты… знаешь почему.
— Единственное, что я знаю, — заявил он, — это то, что я не могу без тебя, и поскольку я знаю, что и ты любишь меня, моя прекрасная, все остальное не имеет значения.
Употребив нечеловеческие усилия, Пепита чуть отдалилась от него, хотя его руки все еще обнимали ее.
— Выслушай меня… пожалуйста… ты должен выслушать меня.
— Я слушаю, но ты знаешь, все, чего я хочу, — это целовать тебя.
Она уперлась обеими руками в его грудь, чтобы помешать ему сделать это.
— Дети… я должна… думать о… детях! — запинаясь, промолвила она.
Торквил молчал, и она продолжала:
— Ты знаешь, если герцог поймет, что мы чувствуем друг к другу, он отошлет меня отсюда… а я не могу оставить здесь детей без какой-либо… защиты.
— Защиты детей? — удивился Торквил. — Ты что, в самом деле боишься герцогини?
— Она ненавидит их! — воскликнула Пепита. — Она пытается настроить герцога… против них, несмотря на то что пока… ей это не удается.
— Но он любит их и не допустит, чтобы им кто-нибудь навредил.
— Ты знаешь, что я не могу… оставить их.
— Но ты не можешь оставить здесь всю свою жизнь, — рассердился Торквил, — и терпеть обращение к себе как к отверженной, выслушивать невероятные грубости от этой проклятой женщины!
Он говорил резко, и это было так необычно для него, что Пепита невольно улыбнулась.
— Сейчас… ожидается, — сказала она немного неуверенно, — сглаживание ваших прежних распрей с Мак-Донаванами.
— Если они все такие, как герцогиня, я бы искоренил весь их клан, будь это в моих силах! Он вновь привлек ее к себе.
— Никакие Мак-Донаваны или кто-либо еще не смогут помешать нам быть вместе.
Он хотел поцеловать ее, но Пепита отвернула свое лицо, так что губы его встретили ее щеку.
— Я думаю… не только о детях, но также и о тебе.
— Обо мне? — опешил он. — Каким образом?
Ты — Мак-Нэирн, и я знаю, герцог любит тебя и относится к тебе как к сыну. Он изгнал родного сына за то, что он женился на моей сестре. Что же тогда он сделает с тобой, если узнает, что ты любишь меня?
— Он — не мой отец.
— Но он — твой вождь, — напомнила Пепита, — и ты знаешь так же хорошо, как и я, что, хотя ты не зависишь от него, твои земли граничат с его землями, и ты — Мак-Нэирн, член клана.
— Я не боюсь его, единственное, что имеет для меня значение, — это ты. Ты наполняешь всю мою жизнь, и я не могу думать ни о чем, кроме тебя и твоей красоты.
Пепита тяжело вздохнула.
— Пожалуйста… пожалуйста, будь… разумен, — умоляла она, — ради себя и ради меня!
— А что ты имеешь в виду под» разумностью «?
— Я думаю, было бы лучше, если б ты удалился на какое-то время, чтобы мы успели забыть то, что случилось сегодня.
Он сжал ее в объятиях.
— Ты забудешь?
— Это… другое дело.
— Почему это — другое дело?
Она хотела спрятать свое лицо у него на груди, но он опять повернул его к себе.
— Ответь мне искренне, ты сможешь забыть мою любовь и то, что я целовал тебя?
Она опустила глаза, не в силах произнести хоть слово.
И вновь их губы слились, и он целовал ее так страстно, с такой одержимостью, что она ощутила себя частью его, перестав быть собой.
Ее мягкие и податливые губы говорили о преданности и доверии ему, и его поцелуи тоже стали более нежными и ласковыми, и она не могла сопротивляться его немой мольбе.
Она со всей очевидностью поняла, что полюбила его с самого первого мгновения, когда почувствовала в нем единственного друга в замке.
Эта любовь с каждым днем становилась все сильнее.
Каким невероятно прекрасным был он в своем килте!
Она не могла думать ни о чем ином, любовалась им, когда он был рядом, видела его каждую ночь во сне.
И теперь, в эти минуты счастья и неземного блаженства, она поняла — именно о такой любви она мечтала.
Такую любовь испытывали друг к другу Алистер и ее сестра.
Такую любовь она надеялась когда-нибудь найти, если ей очень, очень повезет.
Эта любовь сама нашла ее, но в жизни любимого человека она, Пепита, ничего не могла значить, а потому надо собраться с силами и отказаться от этой любви.
Как будто угадав ее мысли и чувства, Торквил поднял голову и спросил:
— Что мы можем сделать, моя любимая?
И опередил ее с ответом.
— Я намерен жениться на тебе, но мне понятны твои чувства к детям.
— Как могу я… довериться… герцогу?
Пепита говорила тихим, срывающимся голосом, ибо в это время Торквил целовал ее в щеку и ее сердце отчаянно билось рядом с его сердцем.
— Да, он обошелся с Алистером отвратительно и противоестественно, — констатировал Торквил, — но, может, теперь это послужит ему уроком.
— Можно ли быть уверенным в этом? — покачала головой Пепита. — А ведь есть еще… герцогиня.
