— Жена еще не вернулась, так что вечером приду.
Секретарши Баума на месте не оказалось, Надя передала условленную фразу дежурному, который забыл, как следует поступить с этим паролем. А Савари в тот же день полез в карман за своей записной книжкой и обнаружил, что положена она не так, как он неизменно клал ее: корешком влево, а не вправо. И не раздумывал долго над этой странностью. Надя — а кто она, собственно, такая? Надо проверить — лучше поздно, чем никогда. После обеда он прогулялся пешком до цветочного магазина на авеню Гамбетта и без всякого труда убедился, полистав вместе с хозяином книгу заказов, что в день их знакомств никто не посылал букет в клинику Святого Людовика.
Вечером он поинтересовался:
— Ну а твой родственник, тот, что болел, — как он?
Надя не сразу сообразила, о ком он спрашивает, но спохватилась быстро:
— Спасибо, лучше. — Она лишь чуть-чуть промедлила с ответом, насторожилась было — но гость ласково улыбнулся и продолжал:
— Цветы он получил? Ты видела его с тех пор?
— Ну конечно. Я у него была, на днях, он…
Савари поднялся и шагнул к ней со стаканом в руке, приподняв ее подбородок, выплеснул ей в лицо бренди, тыльной частью руки, костяшками пальцев небрежно хлестнул по щеке, и так же спокойно вернулся на место.
— Ну а теперь, — это прозвучало почти дружелюбно, — ты расскажешь мне все…
— Что — все? Как ты смеешь? За что?
— Не трать даром время, детка, у меня все признаются, а женщины особенно. Я же специалист. Так что давай выкладывай по-хорошему. Потом все равно ведь заговоришь, только сначала тебе будет очень больно, слышишь?
Багровое пятно выступило на щеке женщины, она, вся дрожа, в ужасе попыталась вспомнить, что говорил Баум: ни в коем случае не признаваться, что работаешь на контрразведку… Он придумал для нее легенду, но она забыла ее напрочь, не сумеет она солгать. Господи, что делать, где же его люди, они должны услышать звук пощечины, ее вскрик, ей же обещали помощь!
Они сейчас появятся, вот что, надо только выиграть время, хоть чуточку. Квартиру прослушивают, помощь сию минуту придет, придет, не может не прийти…
— Не понимаю, о чем ты, — пролепетала она как можно жалобней.
— Зачем было врать насчет цветочного магазина?
— Сама не знаю. Сказала первое, что в голову взбрело.
— Ты будешь болтать, что тебе в голову взбредет, а я должен верить, что ли? Так что ты делала на авеню Гамбетта, а?
Она медлила, тянула время. Никто не звонил в дверь, не стучал…
— Встретилась с одним человеком. Поэтому соврала — мне сразу подумалось, что между нами что-то будет, зачем было о нем говорить?
Савари жестко усмехнулся:
— Придумано хорошо, но можно бы и получше. Даю тебе еще одну попытку — приятная беседа скоро закончится, имей в виду…
— Но это правда, я клянусь — правда!
…Ах да где же они — те, которых обещал Баум! За дверью, что ли, стоят?
— Ну-ка опиши этого своего приятеля. Как его зовут?
— Жак, — ответила она наобум.
— А фамилия?
— Не знаю, мы только что познакомились.
— Только познакомились — и уже свидание! Ты, стало быть, проститутка?
— Почему ты так решил? Мы встретились, я влюбилась… Как и с тобой — то же самое.
— Его адрес?
Что с ней станется, если никто не придет, — ей нужна помощь, видит Бог!
— Он живет возле того места, где мы познакомились с тобой. Пришли туда вместе — номер дома я не заметила.
Савари улыбнулся — ее смятение явно доставляло ему удовольствие.
— Это все выдумки, правда, детка?
— Это правда, правда!
Он медленно достал из кармана записную книжку, показал ее Наде:
— Знакомая штука, а?
— Твоя записная книжка? Я ее никогда раньше не видела…
Все пропало, никто не придет, все кончено, она во власти этого садиста…
И тут Савари поднялся с кресла.
— Нет! — отчаянно закричала она в неподдельном ужасе. — Не бей меня!
— Если и дальше собираешься морочить мне голову, я тебя так отделаю, сука, что мать родная не узнает. Я твою красоту попорчу!
Бравый майор сгреб ее волосы, размахнулся и ударил по другой щеке, голова женщины только мотнулась беспомощно. Тяжелый перстень с печатью угодил по скуле, брызнула кровь, она пронзительно завизжала и тут же умолкла — огромная ладонь зажала ей рот.
— Попробуй только пикнуть, глянь-ка, что тебя ждет, — он разбил стакан об угол стола и ткнул ей чуть ли не в самые глаза острые осколки. — Не жди, что на твой визг соседи сбегутся, пусть только сунется кто…
Он отпустил ее, снова уселся в кресло и велел:
— Говори!
Холодные глаза уставились на бьющуюся в рыданиях женщину, она слова вымолвить не могла, только ловила воздух ртом и размазывала по лицу кровь.
— Не так уж много времени осталось, — предупредил равнодушный голос. — Возьми себя в руки. И слушай внимательно: с этой минуты проверяю каждое сказанное тобой слово. Солжешь или будешь вилять — пеняй на себя, предупреждаю — больно будет. Так что лучше уж говори сразу правду — себя пожалей.
Надежды на помощь не было. Внезапно Надя вспомнила придуманную Баумом легенду: она работает на советских, выполняет задание человека по фамилии Федоров. Только эту тварь, что сидит напротив, не проведешь. Почему она не должна выдавать Баума? Ведь он ее предал, толкнул на такой риск, из-за него весь этот ужас…
— Меня заставили, — вымолвила она наконец. — У меня нет гражданства, контрразведке стало известно о моем прошлом…
— От кого ты получила задание?
Она еще пыталась бороться, молчала, дыша судорожно и с трудом, не решаясь назвать имя.
— На кого работаешь? Отвечай, сука!
Он сжал в пальцах разбитый стакан, грани остро сверкнули.
— Баум. Господин Альфред Баум из ДСТ…
— Ну как дела у этой девушки? — осведомился Алламбо.
— Я ей организовал самый лучший уход, какой только возможен, — со вздохом ответил Баум. — Поместил в безопасное место, в Марли. Она поправится, Бог даст.
— Здорово он ее?
— Да уж… Два ребра сломаны, на лице шрам останется. Мог и до смерти забить, что-то его остановило: испугался, наверно, что скандал будет, если что: убийцу-то искать начнут. И найдут.
— Она рассказала ему о своем задании?
— Да. Не смогла прибегнуть к легенде — испугалась очень. Савари теперь знает, что за ним слежка. Но она сказала ему, что против него ничего конкретного нет, интересуются только его контактами. И на том спасибо — бедная девочка… — Баум достал из ящика стола свои пилюли, запил их водой, печень прямо- таки бушевала. — Так я опростоволосился, просто стыд. Этого малого, что в тот вечер дежурил, уволили к
