Если, конечно, вы этого захотите.
Алейт посмотрела на него вопросительно:
— Почему вы так говорите?
— То, что вы увидите, может вам так понравиться, что вы больше не уйдете отсюда, — прошептал еврей игриво, прежде чем исчезнуть.
Эти слова обеспокоили Алейт. Она тут же раскаялась в том, что пришла сюда, и подумала, не лучше ли вернуться домой. Еврей хотел лишь посмеяться над ней. Несколько мгновений она пребывала в нерешительности. Потом любопытство пересилило гнев, и Алейт заглянула в щель.
Зал, где свершался ритуал, освещали десятки свечей. Единственную мебель составляли несколько скамеек, покрытых красной тканью. Они были расставлены рядами, как в церкви. На месте алтаря возвышался деревянный помост. Еврей взошел на него и заговорил с учениками. Их было не более тридцати человек, молодых, и зрелых, и совсем старых, поровну мужчин и женщин. И все они были совершенно голые.
Алейт зарделась, увидев их тела с выставленными напоказ интимными местами. Там стояли пожилые женщины с обвислыми, высохшими грудями, с животами в красноватых складках, мужчины с иссиня- красными членами, которые привели ее в ужас. Она поняла, что до сих пор видела только пенис собственного мужа. И то лишь несколько раз, мельком — порядочной женщине не пристало любопытствовать на этот счет.
Зрелище, открывшееся ее взору, казалось Алейт отвратительным. И все же она не могла оторвать от него глаз. Учеников же, казалось, совершенно не смущала нагота. Мужчины и женщины стояли рядом, их голые тела касались друг друга, но никто не обращал на это внимания.
Алейт поискала взглядом Катарину. Та стояла в первом ряду, совсем близко от помоста, рядом с молодым человеком, тело которого было совершенным, словно у статуи.
Алейт невольно любовалась им. Тело Катарины тоже было прекрасно. Вопреки словам еврея в жизни оно выглядело еще пленительнее, чем на полотне Йероена. У Евы были маленькие груди, у Катарины — большие и крепкие. Живот Евы выступал вперед, у Катарины он был подтянутым. Художник наделил Еву большими кистями рук и ступнями, Катарина же могла похвастаться маленькими и изящными.
В этот момент еврей закончил свою речь, и Алейт заметила, что он единственный среди присутствующих одет. Она спрашивала себя почему, но не находила ни одного удовлетворительного объяснения. Она поняла также, что рада этому обстоятельству, потому что одна мысль о необходимости увидеть этого человека голым смущала ее.
Тем временем ученики запели псалом, которого Алейт не знала. Как только они закончили, еврей провозгласил:
— Когда во время Великого Деяния сера и ртуть соединяются, проклятие, довлеющее человеку после изгнания из земного рая, исчезает. Материя и дух, тело и душа снова становятся единым целым, и совершенный человек рождается вновь. Мужчина предназначен женщине, чтобы исполнилась воля Божья и он стал с нею единой плотью. В этом и состоит невинность.
Он умолк и знаком приказал погасить свечи. Ученики немедленно повиновались, оставив гореть лишь несколько. Свет в зале стал призрачным. Еврей спустился с помоста, прошел мимо учеников, благословляя их, и покинул комнату.
Алейт задержала дыхание. Если верить тому, что говорили об адамитах, настал момент плотского совокупления. И действительно, присутствующие разделились на пары. Катарину первой взял за руку молодой человек с совершенным телом, отвел к скамейке и уложил на нее. Постепенно все остальные мужчины выбрали себе женщин и проделали то же самое.
Не веря глазам своим, Алейт наблюдала за тем, как молодой человек трогает пальцами тело Катарины: лицо, шею, грудь, бедра, стройные ноги, маленькие, изящные ступни. Вот рука его скользнула выше и добралась до нежной плоти между ног. Потом тот же путь проделали губы юноши, и Алейт испытала незнакомое чувство — слабость в животе испугавшую ее до смерти.
Вдруг она почувствовала, что рядом с ней стоит еврей. Алейт не могла допустить, чтобы их взгляды встретились и он угадал, что происходит в ней. Поэтому она упорно не отрывала глаз от Катарины и ее партнера. Тот снова ласкал девушке самое сокровенное. Другие пары тоже предавались любви.
— Это и есть тайное ars amandi[6] адамитов? — Алейт не отдавала себе отчета в том, что говорит.
Еврей взял руку Алейт и начал ласкать. У нее не было сил двинуться, отнять руку.
— Modum specialem coeundi, non tamen contra naturam, quali dicit Adam in paradiso fuisse usum,[7] — прошептал еврей ей на ухо.
Теперь Катарина извивалась в судорогах наслаждения. Ее партнер ускорил ритм своих движений. Еврей все решительнее ласкал руку Алейт.
Тело Катарины выгнулось, а потом замерло в неподвижности. Рука Алейт тоже застыла, когда еврей переплел свои пальцы с ее. Она пыталась сопротивляться, но он был сильнее. Она сдалась, и их руки слились воедино.
Алейт полностью отдалась чувствам, которые пробудили в ней прикосновения еврея. Они не разнимали рук. Алейт очнулась первой, внезапно осознав всю чудовищность произошедшего. Она рывком высвободила руку и убежала прочь.
Она вернулась домой в состоянии глубочайшей подавленности. Ее лихорадило и мутило, кровь билась в висках. Вместо того чтобы лечь спать, Алейт опустилась на колени и принялась молиться. Она совершила грех и едва ли сможет признаться в нем своему исповеднику. Более того, она согрешила с человеком, которого, как ей мнилось, ненавидит. В действительности же он пробудил в ней чувства, о существовании которых она и не подозревала.
Ночь показалась Алейт бесконечной, она провела ее в телесных и еще более невыносимых душевных мучениях. Она разрывалась между стыдом и сладкими воспоминаниями. Она до сих пор ощущала прикосновение пальцев еврея к своей руке, ласки, сначала легкие, потом все более сильные, рукопожатие, в котором слились их ладони. Пока Алейт вновь и вновь переживала эти мгновения, к ней пришли новые мысли. Она не отважилась бы признаться в них даже себе самой. Они возбуждали ее как никогда прежде и приводили в ужас. Совершенно невероятные для женщины ее возраста, эти мысли, видимо, были порождением дьявола.
Три дня Алейт просидела взаперти, постилась и молилась. Агнес не просила у нее объяснений, но, несомненно, решила, что причина странного поведения госпожи — беспокойство за мужа.
Сама Алейт даже не замечала, что происходит вокруг. Она погрузилась в собственный мир, где воспоминания смешивались с чувством вины, а искупление казалось единственным бальзамом, способным залечить ее раны.
По дому поползли сплетни. Слуги только и говорили, что о хозяйкиной тоске и ее причинах. Агнес не знала, что делать. Она послала за лекарем. Алейт, узнав об этом, устроила ужасную сцену. Однако это событие обернулось благом. Оно разбило стену ледяной отчужденности, которую госпожа вокруг себя возвела. Постепенно Алейт вернулась к повседневным занятиям. Ей даже захотелось общества других людей.
Однажды она пошла вместе с Агнес и со служанкой на рынок возле дома. Алейт бродила по площади среди толпы и в первый раз после стольких дней тревоги ощущала спокойствие. Внезапно она увидела лицо, при виде которого вновь погрузилась в отчаяние.
Еврей лишь едва заметно кивнул ей и прошел мимо. Алейт не смогла сдержаться и обернулась, увидела, как его затылок пропадает в толпе, и поняла, что уже никогда не освободится от мыслей об этом человеке. Он проник в ее сознание и мучил воспоминаниями о ласках. Он вошел и в ее тело: при виде еврея у Алейт пресеклось дыхание, по низу живота прошла дрожь.
С того дня женщина снова погрузилась в тоску, но иную, чем прежде. Ее больше не терзали угрызения совести, исчезла потребность искупить грех. Чувство вины отныне не снедало Алейт, потому что едва ощутимое, но постоянное томление затмевало все остальные чувства. Сначала она не смела определить его природу. Находила тысячи причин, даже начала думать, что стала жертвой колдовства. Но наконец Алейт все же пришлось признать очевидное: то было любовное томление. Должно быть, еврей — сам дьявол, если сумел искусить женщину ее возраста и с ее репутацией. Теперь она понимала, почему он
