Я подобрала разбросанную одежду с пола в примерочной наполовину из любопытства, наполовину чтобы не встречаться взглядом с продавщицей, смотрела, как Ив подписывает счет своим вытянутым, нетвердым гордым почерком. Но мне не о чем было беспокоиться. Это была продавщица высшего класса, ей нужны были не скандалы, а только довольные покупательницы. Несмотря на разыгранный Ив спектакль, она обращалась с нами уважительно, и мне это понравилось, и хотя Ив вела себя, как будто так и надо, я знала, что ей тоже понравилось.
– Вы не будете переодеваться? Дать вам пакет для вашей одежды?
– Да, спасибо. – Ив дернула головой назад эта нелепая привычка осталась у нее с тех времен, когда она носила длинные волосы.
Она рассчиталась картой, гордо подняла свой маленький выгнутый нос, и мы вышли из магазина, улыбаясь и по пути перебирая вешалки с другими вещами, как нестоящие богачки.
Может быть, это продавщица придала мне уверенности для того, что я сделала потом, в квартире- студии Ив с громоздкой дверью на засове, когда хлопок ее нового хлыста прорезал воздух между ее картинами. Может быть, дело в дешевом аргентинском вине, которое мы пили в тот вечер, и выпили три бутылки. Может быть, когда теплое южноамериканское вино потекло по моим ногам, я, наконец, смогла сделать шаг. Может 6ыть, дело просто в том, что Ив действительно потрясающе смотрелась в новой одежде: величественная, властная. Может быть, и ее длинношерстных немецких овчарках по кличке Ирония и Месть, которые резвились вокруг нас, наступая лапами в пятна красной и желтой краски, а мы бегали по студии, пьяные, взбудораженные от собственной глупости.
Может быть, все, что случается в первый раз, пронизано такой же неотступной тревогой и томлением. Как бы там ни было, мне хотелось быть уверенной, что Ив не просто какая-то странная фантазия о том, что я счастлива с кем-то, которую я себе придумала. Я хотела, чтобы у меня в голове все было ясно, я хотела получить доказательство, что я жива и что я с ней.
Наконец Ив упала на диван, чтобы выпить еще вина. Собаки в изнеможении плюхнулись на пол напротив нас и глядели на нас усталыми глазами. Я села рядом с Ив и положила руку на гладкую ткань, натянувшуюся у нее на колене. Она откинулась на спинку, а я провела ладонью по ее бедру и как бы невзначай оставила руку между ее ног. Она повернула ко мне свое покрасневшее лицо для поцелуя, который продолжался десять минут или три месяца, это как посмотреть. Скоро мои джинсы и все обновки Ив валялись водной куче на полу. Когда она прикасалась к моему телу, что-то горячее и беспокойное, похожее на роящихся пчел, билось в стенки моего живота.
Каков бы ни был источник моего вдохновения, мы уснули, только когда ночное небо превратилось из черного в темно-синее, мы вытянули пальцы и ноги на полотне ее кровати, наши тела переплелись.
Стоит пасмурный июньский день, я прихожу рано, чтобы забрать Холли со стадиона. Собирается дождь, поэтому я пока сижу и машине и смотрю, как она бегает по кругу, а Сэлери засекает время. Сэлери – это тренер Холли, коренастый, усатый итальянец, и в нем есть что-то такое, отчего хочется броситься ему на шею и по-медвежьи обнять обеими руками. Он кричит, чтобы она быстрее поворачивала.
Холли бежит и бежит но дорожке с неослабным рвением. Я пытаюсь посчитать, сколько она сделала кругов, но сбиваюсь со счета. Я вижу ее дыхание в утреннем тумане. Она цвета жеребенка, и ее ноги свободно двигаются под ней, как на шарнирах. Под тусклым, затянутым облаками небом из-под майки попеременно выпячиваются выступы лопаток и почему-то поражают. Они напоминают мне коричневые плоские камешки, которые шлепают по воде: вот камешек подскочил, а вот он уже погрузился в гладкую поверхность ее спины.
Холли высокая и длинная, такая же, каким был наш отец. Она даже унаследовала его обезьяньи руки и широкие ладони, из-за чего невероятно ловко управляется с баскетбольным мячом. Как большинство позеров, она предпочитает сделать трехочковый бросок, а не пасовать или бросать из-под корзины, и, хотя Сэлери каждый раз прорабатывает ее из-за этого, в девяноста процентах случаев мяч попадает в цель. Наконец она останавливается и идет, положив руки на бедра, на середину поля, сбрасывает кроссовки и падает на траву. Я выхожу из машины, пролезаю сквозь дыру в ограде и подхожу к сестре через беговые дорожки. Встаю над ней и корчу рожи, тогда она поднимает на меня взгляд и улыбается.
– Привет. Жиззи.
Я протягиваю ей яблоко, она вытирает его о свои влажные шорты и кладет ногу щиколоткой на колено, потирая свод стопы. У нее так коротко пострижены волосы, что она похожа на румяного мальчишку. По-моему, она решила перепотеть подростковый возраст. Она щурится, глядя на небо, забитое серыми облаками.
– Мы заберем по дороге Сола, моего нового друга, – говорю я, а она жует яблоко.
Холли морщит нос, как будто съела гнилой кусок.
– Сола?
– Да, Сола. Так его зовут. На самом деле он не новый друг, а старый, – поспешно говорю я.
Холли пожимает плечами, как будто ей нет дела до его имени, у нее во рту зажато яблоко, как свиной пятачок.
– Ты в какую группу пойдешь? К Агнес или в свою? – спрашивает она, выплевывая испорченный кусок.
– В свою, но, пожалуй. Агнес может пойти со мной.
Она подбегает к Сэлери и хватает с земли тренировочные. Он кивает и машет мне рукой. Я поеживаюсь, хотя дождик, который как раз начался, теплый.
Когда мы садимся в машину, Холли начинает настраивать радио. Мы проезжаем полквартала до того места, где живет Сол, она проводит пятерней по волосам и, прищурившись, смотрит на себя в зеркало.
– От меня пахнет? – спрашивает она.
– Да постоянно, соплячка, – говорю я, бросая ей свитер, чтобы она прикрылась.
Я сигналю, и Сол выбегает из дома. По линии его губ я могу сказать, что он меня ждал, что он слегка раздосадован, что я не одна, но досада проходит, как только он открывает дверь и смотрит в сияющее лицо Холли.
Он улыбается ей своей алмазной зубастой улыбкой, и у меня в сердце натягивается какая-то струнка.
– Я много о тебе слышал.
Его темные глаза охватывают ее таким бессознательным взглядом, который бывает у мужчин, когда они считают девушку привлекательной. Потом он смотрит на меня.
– Она красавица, как ты и говорила, Джи. Холли хихикает, чуть не подавившись яблочным огрызком. Она краснеет еще больше.
– И бегает быстро! – говорит она, выкидывая огрызок в окно.
– И бегает быстро, – повторяю я, заводя машину.
Когда я приезжаю в больницу, оказывается, что нашу группу ожидает двойная порция пикантного психиатрического десерта: мне придется отвести Агнес на свой сеанс групповой терапии, потому что произошла какая-то путаница, и медсестры хотят хоть на пару часов убрать ее со своего этажа. Мама работает медсестрой в центральной психиатрической больнице, и я недавно поступила туда на работу в качестве, как это называется, оплачиваемой компаньонки.
Агнес – это семидесятилетняя шизофреничка из Пекитенгишена. Ей нравятся маленькие бутербродики и печенья, которые подают на сеансах, тем более что у всех девушек проблемы с питанием, и она может объедаться ими сколько влезет. Кофе для Агнес мне приходится проносить под курткой, потому что кофе нам не разрешается. Ни жвачки, ни сигарет, ни кофеина, полная противоположность встречам анонимных алкоголиков.
Я сижу между Агнес и Нэнси, женщиной средних лет, страдающей от булимии, она же самоназначенная руководительница группы. Я думаю, что Нэнси сегодня немного сердится на меня из-за того, что меня выпустили из больницы.
– Врачи разрешили мне уйти раньше времени, – сказала я ей, подписав бумаги на выписку в приемном покое.
– Ох уж эти врачи, они думают, что все знают.
Подход Нэнси – строгая доброжелательность – вызывает у меня смешанные чувства, но она меня
