Нас отбросило к спинке сиденья, ветер, обдувавший стекло, сразу стал тугим и плотным: я дал полный газ.
Темно-синяя, спортивного типа машина стояла километрах в трех впереди, у самого края дороги. Около машины стоял человек. Он тоже заметил нас, взялся за дверцу машины, но потом остановился, не зная, вероятно, как поступить дальше.
Кусты, растущие вдоль дороги, превратились в сплошные зеленые ленты, прыгающая стрелка спидометра приближалась к цифре 90. Незнакомец оценил скорость, с которой мы шли, и понял, что включить мотор и сделать разворот у него не хватит времени. Тогда он быстро открыл капот и сделал вид, что копается в моторе. У машины я резко затормозил. Капот захлопнулся, и мы увидели смуглое лицо с тонкими усиками над верхней губой и зачесанными назад черными с синеватым отливом волосами.
— Здравствуйте, — притронулся к козырьку рукой майор. — Мотор отказал?
— Здравствуйте, — ответил незнакомец тоже по-немецки, но с таким мягким произношением, что я сейчас же определил его латинское происхождение. — Думал, что испортился, оказалось — ничего страшного.
— Майор Воронцов, — представился майор. — С кем имею честь говорить?
— Карлос Мурильо, корреспондент южноамериканской прессы. — Он вытер тряпкой руки и швырнул ее под колеса машины. — Извините, мне нужно ехать.
— Разрешите узнать куда?
— В Дрезден. Там штаб-квартира прессы.
— Но, судя по положению вашей машины, вы ехали из Дрездена.
— Я выехал на прогулку.
— Не слишком ли рано?
— Это не ваше дело, — вдруг вскипел южноамериканец. — Я представитель нейтральной прессы. У меня пропуск, подписанный представителями союзного командования, в том числе и вашим. Здесь нет военных объектов, и я имею право гулять, когда мне вздумается. Вот мои документы.
— Не волнуйтесь, пожалуйста, не волнуйтесь, — майор открыл переданную ему книжечку. — Итак, значит, синьор Мурильо. Скажите, вы не потомок ли знаменитого художника или, может быть, имеете отношение к изобразительному искусству, к картинам, так сказать, с другой стороны?
— Не понимаю, о чем вы говорите? Какой художник, какие картины?
— Художник Мурильо, испанец, ваш однофамилец, а картины немецкие, ну, скажем, Дюрера. О нем-то вы, наверное, слышали?
— Прошу прекратить этот допрос! — запальчиво крикнул Мурильо. — Это неслыханное отношение к представителям прессы. Я буду жаловаться.
— Не знаю, будете вы жаловаться или нет, но я непременно поставлю в известность, кого надо, о вашем поведении. Жалею, что не могу вас задержать, основываясь только на показаниях Бергмана.
Майор протянул Мурильо его документы.
— Мне очень жаль, синьор Мурильо, что человек, носящий такое имя и являющийся представителем нации, которую мы уважаем, совершает поступки, уголовно наказуемые по законам любой страны. Вы можете сесть в машину. Я вас сейчас отпущу. Мне хотелось бы сказать еще только два слова. Дело в том, что вам просто морочили голову. Никакой картины Дюрера у Ранка не имелось. Была только копия. Картины Дрезденской галереи найдены еще позавчера, и ни одна не будет потеряна для немецкого народа. А теперь прощайте, синьор Мурильо.
— Как вы думаете, — спросил я майора, когда мы возвращались обратно, — удалось бы Ранку выдать копию за подлинник?
— Вполне возможно, — задумчиво ответил майор, смотря куда-то в сторону, — ведь Мурильо, несмотря на свою фамилию, мало похож на искусствоведа. Да и, кроме того, он заплатил бы, конечно, значительно меньше ее действительной стоимости, а на этих условиях стоило бы рискнуть. Для большего правдоподобия Ранк спрятал картину в горах, чтобы привести покупателя прямо на место. С военными акциями он прогорел, и деньги ему были нужны до зарезу. Что ж, и это тоже вполне правдоподобно.
Я посмотрел на Воронцова. Он говорил таким тоном, словно беседовал не со мной, а отвечал на свои собственные мысли. И вдруг он повернулся ко мне.
— Все-таки скажите мне вот что. Допустим, вы были бы сейчас на месте этого Мурильо. Больше месяца вы охотитесь за редчайшей картиной и вдруг внезапно узнаете, что это была копия. Неужели в это мгновение ваше лицо так ничего и не выразит? Заметили вы, что этот горячий южноамериканец остался слишком спокоен? Похоже, что это сообщение не было для него большой неожиданностью.
— Но если он знал, что подлинник уже найден, зачем же он все-таки приехал для встречи с Бергманом?
— Вот это-то я и хотел бы знать, — майор потер ладонью лоб. — И все-таки задержать его у нас не было никаких оснований. Да тут еще случай с Герхардтом. Пока он не придет в себя, предполагать можно все. Вы, конечно, уже осмотрели место происшествия?
Я кивнул головой.
— Ничего подозрительного я не заметил. Во всяком случае трудно предположить здесь умысел, направленный именно против Герхардта. Под тропинкой осыпался грунт, и она с таким же успехом могла обрушиться и подо мной, если бы я пользовался ею.
— Но вы ею не пользовались.
— Конечно, ведь в город я всегда выезжал на машине.
— А вы думаете, эти соображения не могли прийти в голову кому-нибудь другому?
— Вообще-то да. Но какой смысл этому другому избавляться от Герхардта с таким опозданием? Ведь все, что он знал, давно уже стало известно нам.
Воронцов покачал головой.
— Вы забываете о найденных картинах. Разве, кроме Герхардта, может еще кто-либо сказать, те ли они, что исчезли из Грюнберга.
Такое предположение, конечно, имело основание.
— Что ж, посмотрим, что скажет по этому поводу сам потерпевший, — задумчиво произнес майор. — Будем надеяться, что оптимистические прогнозы Бушуева в отношении здоровья Герхардта оправдаются как можно быстрее.
У липовой аллеи я затормозил и снова передал управление Воронцову.
— Управились меньше чем за два часа, — сказал он, посмотрев на часы, — в Грюнберге никто, пожалуй, и не заметил вашего отсутствия.
— Кроме Шмидта. Он, наверное, давно уже около своих цветов.
Майор положил руку на руль.
— Кстати, как поживает фрау Шмидт?
Я пожал плечами:
— Не видел ее с того момента, как она сообщила мне о приходе племянницы Герхардта. По-моему, она значительно умнее своего мужа и могла бы кое-что рассказать о Витлинге, но молчит. Пока трудно сказать, с умыслом или просто из осторожности.
Воронцов на мгновение задумался, а потом кивнул.
— Ладно, желаю удачи. Но главное — рекомендую осторожность. Не задавайте этой женщине никаких вопросов. Делайте вид, что она вас не интересует.
Машина пропала за поворотом, а я зашагал по аллее к дому.
И на этот раз я не увидел во дворе ни Шмидта, ни его жены. Он был пустынен, как и два часа назад.
Селин находился в гараже и протирал тряпкой металлические части машины, на которых и так уже нельзя было отыскать ни одного пятнышка грязи.
— Как дела? — спросил я Селина.
— В порядке, товарищ старший лейтенант. Машина, как всегда, на полном ходу. Шмидт час назад попросил немного бензина для зажигалки, а сейчас опять, наверное, копается в саду. Трудолюбивый, надо сказать, человек.
— А фрау Шмидт?
