словоохотливо рассказал о том, что Ранк привлек к себе на помощь местную организацию «оборотней», в которую входили Шеленберг, Штейнбоки и другие. С Кестнером заранее было договорено, что в случае провала он должен был давать те показания, которые давал. И действительно — правдивость их чуть было не заставила нас поверить, что дело на этом кончено.
Все, о чем раньше мы могли только догадываться, теперь стало ясным. Почти до конца. Поиски бумаг профессора Кестнер и Бодмер по поручению Квесады начали значительно раньше, еще до того, как Ранк и Пельцер были задержаны союзными властями. Несмотря на то, что Штейнбок действовал с ними заодно, они очень медленно двигались к цели. Попытка Штейнбока втянуть в это дело Витлинга чуть было не окончилась для них катастрофой. После этого и было инсценировано самоубийство управляющего.
Та самая собака, лай которой я слышал в домике лесника, выдала нашу ночную засаду у дота. Заметив, что на день мы убрали людей из леса, Кестнер, рассчитывая на второй выход в соседний дот, решил рискнуть, так как ничего другого ему не оставалось.
Фрау Шмидт обо всем, что происходило вокруг Грюнберга, не знала. Ее младший брат, которому она во многом заменяла мать, оставался в ее представлении глупым мальчиком, нуждающимся в покровительстве. Она спасала его, как она думала, от плена, поэтому с опаской следила за всеми нашими действиями в имении и, конечно, не могла предполагать, что ее брат давно является орудием в руках Ранка и Пельцера, под началом которых он когда-то служил. Даже просьбе его — снять отпечаток угла портрета, она не придала большого значения. Тот уверил ее, что это нужно одному искусствоведу, якобы обещавшему оказать ему за это материальную помощь.
Наши посещения Грюнберга после убийства Витлинга оказались для них всех неожиданностью. Они были уверены, что дело сделано чисто и не может вызвать никаких подозрений. А ведь именно развалины молельни с подземным склепом, секрет которой знал только Ранк, и избирались по плану действующей в нашем районе группой «оборотней» как наиболее надежное убежище. Операции эта группа намечала вести на довольно широкой основе — она даже поддерживала радиосвязь с другими группами и с объединяющим их штабом, находящимся где-то по ту сторону Эльбы. Общие действия Ранка и Пельцера с группой «оборотней» были понятны — ведь они еще до своего первого ареста входили в ее состав.
Диверсия, которую неудачно пытался осуществить Шеленберг, была бы только пробным шагом. Готовились согласованные действия нескольких групп одновременно, с тем, чтобы парализовать наши общие с демократическими силами попытки ликвидировать хаос и наладить нормальную жизнь.
Перед выжившим из ума старым Штейнбоком ни дочь, ни отец, наверное, не таили своих мыслей и планов, и тот чуть было не подвел их самым неожиданным образом. Впрочем, в какой-то степени он все- таки их подвел, потому что укрепил наши подозрения.
Ранк и Пельцер полюбовно разделили некоторое имущество профессора, потому-то книги его мы обнаружили и в Грюнберге, и в Вайсбахе.
Подтвердились наши предположения и в отношении Мюллера. Поначалу встреча с ним на той стороне Эльбы показалась им даже благоприятной для их новых планов, поскольку дом кондитера оставался под охраной только одной старой экономки, которая позже вообще покинула его, и завладеть вазами не представляло труда. Так оно и произошло на самом деле. Но вторая случайная встреча в Нейштадте уже никак не входила в их планы, и Мюллер за нее поплатился.
Было у нас подозрение, что падение Герхардта, чуть не окончившееся для него трагически, не являлось случайностью. Бодмер мог подрыть лопатой землю под тропинкой у обрыва, зная, что Герхардт пользуется именно этой дорогой, и тем самым, избавиться от опасного для себя человека.
Когда первый страх немного прошел, Квесада даже предложил нам, так сказать, полюбовную сделку — передать ему за определенное вознаграждение попавшие к нам в руки ингредиенты.
— Я не могу решать за президента компании, но мистер Коллинз может пойти на это, — добавил он.
Воронцов с любопытством посмотрел в становящееся все более самоуверенным лицо Квесады.
— И вы убеждены, что мы от этого выиграем?
Квесада пожал плечами.
— Подумайте сами. Ведь в другом случае вы не получите ничего. Дом профессора Абендрота и все, что к нему примыкает, находится в наших руках. Пусть пройдет год-два, а мы все-таки найдем записи. Вы же такой возможности не получите, даже если бы овладели всеми тремя ингредиентами…
— Видите ли, господин Квесада, я тоже не уполномочен вести переговоры по этому вопросу. Но думаю, что это предложение нам не подходит. Во-первых, потому, что труды профессора Абендрота принадлежат прежде всего немецкому народу, а во-вторых, вы помните, какое сегодня число, господин Квесада?
В темных глазах лжежурналиста промелькнуло удивление. Он дернул плечом.
— По-моему, первое июля. Не понимаю, какое это имеет отношение к делу…
— Самое прямое. Дело в том, что завтра на рассвете мы перейдем в низовье Эльбы и двинемся на запад.
Квесада вскочил на ноги.
— Война! — лицо его побледнело. — Вы решились на это!
— Успокойтесь. Просто немного запоздалое выполнение союзнических обязательств. Мы только займем территорию по установленной границе оккупации, куда, кстати, входит и город, в котором жил профессор Абендрот…
Несколько дней спустя мы с майором Воронцовым ехали по шоссе, ведущему в Лейпциг, обгоняя движущиеся на запад грузовики с войсками. Лето полностью вступило в свои права. Пьянящий чистый воздух сосновых лесов и яркое солнце помогали на время забыть о всех событиях последних дней. Но зато разрушенные кварталы одного из красивейших городов Европы заставили снова вспомнить о войне.
В штабе армии, уже разместившемся в городе, мы прошли в кабинет специально вызвавшего нас полковника Решетникова. Полковник по профессии был юрист, знаток международного права, и уже одно это обстоятельство достаточно ясно говорило о причине нашего вызова. Тем более что подробный отчет о происшедших событиях с приложенными к нему копией Дюрера и серебряной вазой уже несколько дней назад находился в штабе.
Высокий, с худощавым спокойным лицом и внимательными серыми глазами под роговой оправой очков, полковник действительно больше напоминал юриста, чем военного. Задав несколько коротких вопросов, он попросил нас снова сесть в машину и направиться к дому, который когда-то занимал Абендрот.
— Вы будете следовать за черным лимузином, — сказал он, сопровождая нас вниз по лестнице.
Небольшой особняк профессора остался совершенно цел. Мало пострадали и два-три дома, находящиеся по соседству с ним. Очевидно, летчикам, бомбившим город, были кем-то даны указания по возможности щадить этот район. Черный лимузин, идущий впереди нас, остановился у чугунных ворот, которые были заперты на замок. Полковник вышел из него и кивнул нам головой.
До массивных дверей дома было всего несколько метров. Мы очутились в небольшом вестибюле и, к своему удивлению, увидели у самых ступенек лестницы, ведущей наверх, двух человек. Они, казалось, ждали нас. Один из них был небольшого роста, массивный, квадратный, словно сошедший с картины художника-кубиста, второй — худощавый, с надменным, тщательно выбритым лицом.
Для полковника Решетникова встреча эта, казалось, не явилась неожиданностью. Он ответил на приветствие и молча ждал, спокойно смотря на обоих. Заговорил худощавый. Он говорил по-русски, медленно подбирая слова, старательно произнося каждый звук.
Он сказал, что этот дом принадлежит американскому гражданину Коллинзу и что последний, как представитель союзной державы, имеет все права на свою собственность. Дом куплен за месяц до окончания войны одним нейтральным гражданином, представителем Коллинза, и документы, свидетельствующие об этом акте, находятся в полном порядке.
В подтверждение своих слов худощавый похлопал по папке, которую держал в руках.
Решетников с невозмутимым видом выслушал его до конца.
— У кого американский гражданин Коллинз приобрел этот дом?
— Права на него ему передал по всей установленной форме господин Рауниц, один из чиновников бывшего имперского министерства иностранных дел.
