свет фонаря. Я отпустил человека и вскочил на ноги. Рядом со мной стояли Меркулов и Селин.
— Селин, возьмите этого на себя! — крикнул я. — Второй должен быть здесь!
Мы с Меркуловым бросились в коридор и в самом его конце наткнулись на лежащего у стены человека.
Это был сержант Ковалев. В свете фонаря лицо его отливало мертвенной бледностью; стиснув зубы, он держался рукой за левое плечо.
— Ушел, товарищ старший лейтенант, — проговорил он, тяжело дыша. — Не удержал, стрелять-то было нельзя.
В самом верхнем пролете лестницы нас встретила пуля. Меркулов погасил фонарь.
— Обходите с тыла, — приказал я.
Лейтенант Меркулов исчез. Я остался в темноте один. И вдруг откуда-то сверху упал луч фонаря. Он начал медленно спускаться вниз, ощупал стену, пошарил в углу и пошел вправо, вырывая из темноты засыпанный штукатуркой пол. Один за другим в темноте вспыхивали выстрелы. Ранк стрелял вверх. Но луч неумолимо двигался к своей цели. Он падал из узкого оконца под самым потолком. Там был Меркулов. Луч остановился, и я наконец увидел бывшего владельца Грюнберга. Он лежал на площадке лестницы, прижавшись спиной к стене, и держал в полусогнутой руке пистолет. Левая нога его была неловко подвернута.
Ослепленный светом, он щурил глаза и прикрывал их ладонью.
— Бросайте оружие, Ранк! — крикнул я.
Я видел, как в бессильной ярости он снова выбросил вперед руку с пистолетом. Но на этот раз вместо выстрела раздался короткий сухой щелчок. Ранк швырнул пистолет на пол и остался сидеть неподвижно.
ПОСЛЕДНЯЯ ОПЕРАЦИЯ
Ранк, его адъютант и Штейнбоки находились в наших руках, но очная ставка всех их не дала нам ровно ничего. Они категорически заявляли, что виделись в последний раз только несколько месяцев назад. Ранк сказал, что он и адъютант скрывались от плена и провели в бомбоубежище более месяца, питаясь консервами и пребывая в полном неведении, что делалось на поверхности. Никаких бумаг ни при них, ни в бомбоубежище найдено не было. Правда, вопрос о третьем ингредиенте заставил их несколько измениться в лице, но нисколько не сделал разговорчивее. Будь здесь Мюллер, он мог бы поставить Ранка в безвыходное положение. Но об этом пока нечего было и думать, так как кондитер находился в тяжелом состоянии.
Что представлял из себя третий ингредиент и у кого он находился? Мы могли подозревать трех человек: Мурильо — журналиста, который проявлял в свое время интерес к картине, исчезнувшего из Вайсбаха шофера, владельца плаща, и, наконец, того неизвестного, кто наблюдал за мной вместе с Пельцером в лесу и которого раньше там встретила Лерхе.
Первых двух мы знали в лицо, внешность третьего оставалась неизвестной, так как фрау Лерхе заметила только его фигуру, но лица не разглядела.
Единственное, что мне было знакомо на этом человеке, — это его кепка. На убитом Пельцере было совсем другого покроя и цвета кепи. Примета очень ненадежная, но другой мы не располагали.
С такими скудными сведениями мы втроем — Гофман, Селин и я выехали из Нейштадта.
Прежде всего мы направились в имение Штейнбока и здесь, к своему удивлению, узнали, что шофер уже находился на месте. Вчера он был в Вайсбахе у родственников, и о причинах его отсутствия хозяева были осведомлены.
Это был пожилой человек, скромный, тихий — именно такой, каким он мне показался при нашей первой короткой встрече. Все знавшие его не один год работники имения были о нем хорошего мнения.
Плащ, привезенный нами, он сразу узнал. Вещь эта не принадлежала ему, хотя он ею и пользовался, но однажды ночью она исчезла.
В эту ночь шел дождь, ревматизм не давал ему покоя, и он почти не сомкнул глаз. Его комната выходила в узкий коридор, заканчивающийся черным ходом. Он услышал чьи-то голоса и приоткрыл дверь. До него донесся голос хозяйки и другой, очень похожий на голос ее бывшего мужа. С ними был еще кто-то. Шумел дождь, но он все-таки сумел уловить одну фразу, хотя и не ручался за ее точность — «послезавтра на огородах, у озера». Потом зашелестел плащ, и вскоре все ушли.
Вот все, что мог рассказать нам шофер.
Послезавтра — это было сегодня. Место нам известно, но каким образом отыскать человека, если никто не знал его в лицо?
У Ринге мы узнали, что огороды, выделенные городским жителям и переселенцам, находились на берегу Вайсзее. Здесь же, в старых казармах, размещались временно и сами переселенцы.
Это, безусловно, было самое удобное место для человека, который хотел затеряться в людской массе. Да и встретиться здесь во время работы на огородах было легче всего.
Ринге вызвался быть нашим провожатым, и, не теряя ни минуты, мы двинулись к цели.
Я старался представить облик этого человека. Во-первых, ему должно было быть не больше пятидесяти лет, иначе он отстал бы от меня в лесу. И во-вторых, исходя из тех же соображений, — у него должны быть здоровые ноги и сердце. Если принять во внимание, что большинство оставшихся в селении мужчин были либо старики, либо инвалиды, эти предположения намного облегчали нашу задачу.
Не успели мы проехать и половины пути до развилки дороги, соединяющей казармы и завод, как увидели двигавшуюся нам навстречу большую группу мужчин и женщин. У некоторых были в руках лопаты.
Мы вышли из машины и, оставив в ней одного Ринге, направились к тому месту, где дорога превращалась в улицу, и, скрытые деревьями, подошли к ней в тот момент, когда идущим с огородов оставалось до нее не более сотни метров.
Идущие впереди увидели нас и сразу остановились. Подошли остальные. На их лицах была написана тревога.
Гофман поднял руку.
— Просим прощения за задержку, — сказал он, — мы проводим учет мужчин, годных к физическому труду. Мужчины старше шестидесяти лет и женщины могут не задерживаться.
— Это какие еще работы? — угрюмо произнес кто-то позади всех. — Пусть городские управляются, у нас и своих дел хватает.
Ни я, ни Гофман не ответили на это замечание. Женщины и старики не заставили себя упрашивать и прошли мимо. Перед нами осталось не более двух десятков человек. Двое из них были в кепках, точно в таких же темно-синих кепках, какую я несколько дней назад поднял в лесу.
Я внимательно изучал этих людей, стараясь в то же время не задерживать на них взгляда больше, чем на других. Один из них был небольшого роста, лет сорока пяти, сутуловатый, с угрюмым выражением лица, второй, приблизительно одного с ним возраста, чуть выше среднего роста, легкий шрам пересекал его левую щеку. Он немного неловко держал левую руку и чуть прихрамывал.
Переписав всех и сообщив, что в случае надобности им будут высланы повестки, Гофман захлопнул свой блокнот.
— Еще одну минутку, — сказал я, — вы знаете, что было распоряжение сдать оружие. Может быть, у кого-нибудь из вас оно сохранилось?
Они все, как по команде, закачали головами.
— Извините, но мы все-таки вынуждены проверить.
Я сделал знак получившему инструкции Селину, и тот лениво, словно для того чтобы просто отделаться от надоедавшей ему обязанности, похлопал каждого по карманам.
— Ничего, товарищ старший лейтенант, может быть, в шляпах?
— В шляпах? — я рассмеялся. — Ну что ж, проверьте в шляпах.
Селин с самым серьезным видом принимал от каждого головной убор и тщательным образом ощупывал его. Он делал это с таким старанием, что вызвал улыбку у обыскиваемых.
