– Почему она уронила фарфоровую фигурку? Она выпала из ее рук, когда Беллилия услышала, что Баррет приезжает сюда.
– Это могло произойти случайно. – Чарли даже смог выдавить снисходительную улыбку.
– Она что-нибудь потом об этом сказала?
– Ничего. Ты единственный человек, который когда-либо упоминал здесь имя Баррета.
Это была чистая правда. Беллилия не упоминала Баррета как своего врага, эту роль она отвела Бену Чейни.
– Когда Баррет приедет сюда, он определит, действительно ли это Морин, – сказал Бен. Он вышел в холл и снял свое пальто с вешалки. – Я не хотел тебе этого говорить, но ты сам напросился. Я собирался ждать, пока мы будем в полной уверенности. – Он надел варежки и обернул шарф вокруг шеи.
Чарли больше нечего было сказать, и Бен ушел не попрощавшись. Какой-то невольный порыв заставил Чарли встать у окна и наблюдать, как тот уходит из его дома. Он стоял и ждал, пока Бен закреплял свои снегоходы. На это у него ушло довольно много времени. Наконец Чарли увидел, как Бен тронулся с места, сначала неуверенно, неловкими движениями, а потом поймал ритм и стал набирать скорость. Вот Бен уже пересек мост и начал карабкаться в гору на другой стороне реки. Еще не было четырех часов, но уже наступали сумерки, ветер совсем стих, и вокруг ничего не двигалось, словно весь мир застыл. Двигалась только черная фигура Бена, резко выделяющаяся на фоне белого снега.
Чарли отошел от окна. В полутемной комнате он видел контуры разных предметов: стульев, столов, дивана, кресла, а также пустоту между ними, и он вспомнил, как они с Беллилией снова и снова переставляли мебель, пока не нашли удовлетворяющий их вариант. Беллилия, живя здесь, полностью изменила старый дом. На всем теперь лежала ее печать – на обоях, занавесках, зеркалах и канделябрах; ее рабочая корзинка для швейных принадлежностей осталась на комоде, а на небольшом столике цвели белые нарциссы, которые она выращивала в горшке.
Тишину разорвал громкий вопль. Чарли подумал, что снова поднялся ветер и завопил в трубе, предвещая новую бурю. По второму крику он узнал голос жены. Так ли кричала Морин Баррет, когда к ней пришли с сообщением, что под мостками нашли тело мужа?
Он бросился вверх по лестнице. Голос жены несся ему навстречу сквозь темноту холла.
– Я видела кошмар, Чарли. Мне приснилось, что ты умер.
5
– Почему ты на меня так смотришь?
Беллилия сидела в постели, прислонившись к подушкам. До этого она попросила Чарли принести ей розовую спальную пижаму и теперь, завязав бантиком завязочки на шее, взбив волосы и подкрасив губы, выглядела цветущей и озорной, как школьница. Воздух в комнате был сухой и теплый, а ароматы косметики создавали сладкую атмосферу оранжереи.
– Ты так странно на меня смотришь, я чем-то тебя рассердила, любимый?
Чарли подошел к постели. Беллилия протянула ему руку. А когда он взял ее, она подняла его руку к своему лицу и прижала к щеке. Все факты, приведенные Беном, Чарли сознательно выкинул из головы. Он видел перед собой невинность в розовом облачении, слышал, как алые губки молят его о любви, вдыхал пьянящий запах духов и держался за теплую руку. Его чувства были реальностью. А недолгое общение с Беном стало сном. Эта женщина – его жена, он знал ее как самого близкого, любимого человека, видел все ее недостатки и слабости, был безумно в нее влюблен, околдован ее чарами, но не настолько потерял голову, чтобы принять вульгарную авантюристку за честную женщину. А женщина, которую описал Бен, была хуже чем авантюристка, это была отвратительная, бездушная соблазнительница и убийца – Лукреция Борджиа и леди Макбет в одном лице. Чарли был не дурак – возможно, он отличался от многих других переизбытком оптимизма и излишним доверием к незнакомым людям, – но у него имелись давно сформированные представления о том, какими должны быть друзья, и он считал, что его друзья должны им соответствовать. Жена Баррета была корыстной. Жена Джэкобса – холодной, равнодушной женщиной. Аннабел Маккелви из-за своей излишней импульсивности и непоследовательности не могла любить по- настоящему.
– Я проголодалась, – сказала Беллилия.
Он был рад выйти из комнаты. В ее присутствии невозможно было ясно думать. Он потопал вниз по ступенькам и, стараясь подобрать убедительные слова, говорил себе, что Бен Чейни совершил ужасную ошибку, что черная жемчужина, которую не хотела отдавать Беллилия, – это просто дешевая подделка стоимостью в пять долларов. На прошлой неделе Бен устроил мелодраму из обычного недомогания, а теперь из крохотной кучки совпадений складывает гору доказательств, то есть просто делает из мухи слона. Это надо же – детектив! Если бы Чарли знал об этом с самого начала, он ни за что не вступил бы с ним в приятельские отношения. Возможно, он был снобом: Филбрики всегда были снобами, но зато они умели защищать себя от унижений в тех случаях, когда приходилось иметь дело с людьми не их круга. Разве его мама пригласила бы детектива на ужин? Он даже слышал ее ответ: «Это все равно что ужинать вместе с грабителем». Пусть приезжает Баррет! При первом же взгляде этот человек из Сент-Пола разрушит все искусные версии и теории Бена.
Пока Чарли сражался с демонами и побеждал их, произошло чудо. Свет! Свет после кромешной тьмы! Что могло быть более ярким символом надежды? Конечно, если бы ему не захотелось видеть в этом Божий Промысл и искать научное объяснение этому чуду, все можно было бы приписать деятельности Коннектикутской электроэнергетической компании, чьи электромонтеры соединили провода, разорванные ураганом. Неожиданно загоревшийся в темном холле свет объяснялся небрежностью Чарли: он забыл щелкнуть выключателем после того, как стало ясно, что света не будет.
В своем теперешнем настроении Чарли предпочел чудо. Вера питается не разумом, а чувством, а чувство – это продукт желания. Если очень сильно пожелать, можно заставить себя поверить во что угодно. Фотоаппарат упал со скалы – несчастный случай. У Чарли перед глазами стояла совершенно отчетливая картина – он мог видеть, как сам небрежно кладет камеру на край обрыва.
Войдя в кухню, он занялся приготовлением ужина. Все здесь было устроено Беллилией по своему вкусу. В каждой медной кастрюле сверкало миниатюрное отражение того, что стояло рядом.
Чарли пел, когда поджаривал гренки на новой электроплите Беллилии и тушил кусок мяса на ее жаровне. Он чувствовал себя недосягаемым для вздорных теорий Бена. Недосягаемым, как Бог. Его голос казался ему лишь чуть хуже голоса Карузо. Все, что ему надо было сейчас делать, – это следить за гренками с плавящимся сыром, за мясом и за водой в чайнике.
Пол у плиты был устлан газетами. Чарли сам разложил их, когда кончил мыть линолеум, чтобы следующий раз было меньше работы. В этом был весь Чарли – архитектор, преуспевающий в своем деле и зарабатывающий хорошие деньги, – он не стеснялся мыть пол в кухне и в то же время проявлял практичность. Когда он случайно взглянул вниз, его внимание привлек заголовок в одной из газет. Он наклонился, чтобы его прочесть, и тут же обо всем забыл: из закипевшего чайника выплескивался кипяток, гренки горели, мясо – тоже.
В газетной статье рассказывалось о сорокалетнем холостяке, пресвитере одной из церквей Нью- Гемпшира, которого осудили за убийство своей незамужней сестры. Свидетели говорили, что сестра пыталась разлучить его с учительницей музыки, с которой у него была незаконная связь в течение семнадцати лет. Чарли редко читал подобные истории. Люди, совершившие убийство или позволившие себе стать его жертвой, были для него такими же непознаваемыми, как дикари-игороты,[8] а само убийство так же далеко от понимания, как харакири. Медицинский работник, раскрасивший свое тело и пляшущий, чтобы изгнать бесов, мало чем отличался от священника, задушившего свою сестру зеленой диванной подушкой.
Горячая вода из чайника залила газету. От сковородки шел запах сгоревшего хлеба. Расплавившийся сыр сердито шипел. Надо было отключить электроплиту, вытереть пол, долить чайник, соскоблить сыр со сковородки. Чарли работал с энтузиазмом, даже с вызовом. Он громко пел, звенел тарелками, гремел кастрюльками. Медик плясал, изгоняя бесов. Чарли Хорст изображал Карузо. Опасаясь нового эксцесса, он был на этот раз особенно внимателен и выключил плиту до того, как гренки стали коричневыми, а мясо тушил даже с излишним количеством воды. Но пел он все равно громко, как будто сила его голоса могла
