— Это проявление американского юмора, майор? Но я надеюсь, насчет водки вы говорите серьезно.
Улыбка появилась в уголках губ Питта.
— Конечно, поскольку я собираюсь сбегать в винный магазин за углом, я просто хотел взять что- нибудь и для вас.
И прежде чем русский смог что-то ответить, Питт повернулся и начал забираться по крутому склону оврага вверх.
Питт старался передвигаться очень осторожно, по нескольку дюймов, так, чтобы движения причиняли как можно меньше боли его сломанному ребру. Он скреб руками мягкую, скользкую землю и подтягивался вверх, не глядя никуда, только строго перед собой. Первые двадцать ярдов дались ему без труда. Однако потом склон сделался круче, и земля стала более твердой, что затрудняло движение.
Подъем стал невыносимо трудным, что еще больше усугубляла боль от ран. Его силы истощились, движения стали совершенно механическими: зацепляться и подтягиваться, зацепляться и подтягиваться. Сначала он пытался считать футы, но после тридцати потерял счет, его мозг отказывался выполнять любые умственные функции.
Он был как слепой. Единственное ощущение, которое у него осталось, было осязание. В этот момент страх впервые настиг его — это не была боязнь падения или страдания от ран — это был настоящий холодный страх, что он не сможет помочь людям, что их жизни зависят от того, доберется он или нет до той полосы, которая соединяет землю и небо и которая, казалось, так еще далека. Минуты казались часами. Сколько прошло времени? Он не знал, он не имел никакого представления. Время, как средство измерения, уже не существовало. Его тело превратилось в тело простого робота, повторяющего одни и те же движения, даже не нуждаясь в командах мозга.
Он опять начал считать, но на этот раз остановился на десяти. «Теперь, — сказал он себе, — одна минута отдыха, и снова вверх». Дыхание его стало прерывистым, пальцы кровоточили, ногти сломались, мускулы рук ныли от постоянного напряжения. По лицу катился пот, но воспаленная плоть не чувствовала ничего. Он сделал еще одну остановку и сквозь щели распухших глаз посмотрел наверх. Край оврага скрывался за неясной линией туманных очертаний, что затрудняло определение расстояния.
И вдруг неожиданно его руки почувствовали мягкую землю края оврага. С силой, о которой и не подозревал, он вытолкнул свое тело и перевернулся на спину, замертво растянувшись на ровной поверхности.
Минут пять Питт лежал неподвижно, от пульсирующего дыхания вздымалась только его грудь. Постепенно чувство полного изнеможения переросло в тревогу, С трудом он поднялся на ноги и посмотрел вниз, на дно оврага, на крошечные фигурки, разбросанные там. Он сложил руки рупором, чтобы закричать, но потом передумал. Все, что могли видеть люди, находившиеся внизу, это его голову и плечи, возвышавшиеся над краем оврага. Он махнул им рукой и пошел.
Глава 18
Питт стоял как одинокое дерево посреди большой пустынной равнины. Во все стороны, куда простирался взгляд, она была покрыта темно-зеленой мшистой растительностью. На краю горизонта виднелись невысокие, в легкой дымке, холмы. За исключением нескольких одиноких кустиков, пробивавшихся к солнцу, земля была совершенно необитаемой. У него было такое чувство, что он в этой холодной пустыне совсем один, но вдруг он заметил небольшого бекаса, взмывшего в небо в поисках невидимой добычи. Он летел в сторону Питта и, находясь на высоте двухсот футов, стал кружить над его головой, внимательно приглядываясь к этому странному животному, неприкаянно стоявшему в своем желто-красном оперении посреди огромного зеленого ковра. Сделав три круга над головой Питта, маленькая птичка потеряла к нему всякий интерес, взмахнула крыльями и полетела дальше.
Как бы угадав «мысли» маленькой птички, Питт уставился на свое одеяние и пробормотал: «Да, похоже, одет не к месту. Выгляжу я, конечно, нелепо».
Звук собственного голоса пробудил его от раздумий. Мозг заработал вновь. Его охватило чувство небывалого подъема: несмотря на раны, он был жив. Он смог выбраться из этого проклятого оврага, и он должен найти помощь раньше, чем оставшиеся внизу люди умрут от переохлаждения. В приподнятом настроении он направился в сторону видневшихся на горизонте холмов.
«Пятьдесят футов, не больше», — подумал он, но внезапно его мозг пронзила мысль — он заблудился. Солнце высоко стояло на небе. Не было ни одной звезды, которая могла бы указать ему направление. Север, юг, запад, восток — это были просто слова, которые ничего для него не означали: их нельзя было определить. Как только он вступит в зону стелившегося по земле тумана, он совсем перестанет ориентироваться. Он шел наугад, не имея никакого представления о направлении.
В то холодное влажное утро он даже не почувствовал страха — ярость поглотила все его мысли, злость на свое собственное благодушие, которое чуть не привело его к концу. «Каждая случайность, — думал он, — каждый вариант был просчитан этими дьявольскими компьютерами „Хермит лимитед“. Ставки в той кровавой игре, которую затеяли Келли, Рондхейм и их компания, были слишком высоки». Он заставил себя успокоиться, сел на землю и стал думать.
Не надо было обладать слишком большим воображением чтобы понять, что он оказался где-то в центре безлюдной части Исландии. Он постарался вспомнить, что он знал об этом райском уголке Северной Атлантики, что говорили морские карты, которые он изучал на «Катавабе». Остров протянулся на сто девяносто миль с севера на юг и примерно на три сотни миль с запада на восток. Поскольку расстояние с севера на юг было намного короче, оба других направления были им сразу отвергнуты. Если он пойдет на юг, то, скорее всего, попадет на ледник Ватнайекулль, самый большой не только в Исландии, но и во всей Европе. А это будет означать конец всему.
«Значит, на север», — решил он. Логика его мышления была достаточно примитивной, но была еще одна причина: он принял решение, противоречившее возможным компьютерным выкладкам, согласно которым он выбирал наименее разумное направление. Обычный человек в подобной ситуации стал бы пробираться в сторону Рейкьявика, крупнейшего центра цивилизации на острове, находившегося далеко на юго-западе. «Эту случайность они не предусмотрели. Они рассчитали все исходя из логики обычного человека», — подумал Питт.
Теперь у него был ответ — надо идти на север — но это было еще не все. Где, в какой стороне находился север? И даже если бы он знал, он не мог двигаться точно по прямой. Он знал, что любой правша, не имея точных ориентиров, обязательно будет уклоняться в правую сторону. Эта мысль тревожила Питта.
Гул двигателя самолета прервал его раздумья. Прикрыв рукой глаза от блеска яркого голубого неба, он поднял голову, глядя на пассажирский самолет, безмятежно совершавший свой далекий путь. Питт мог только предполагать о месте его назначения. Он мог лететь куда угодно: на запад — в Рейкьявик, на восток — в Норвегию, на юго-восток — в Лондон. Он не сможет правильно определить направление без компаса.
Слово «компас» застряло у него в голове, как мысль о банке ледяного пива у человека, попавшего в центр Сахары. Компас, простой кусочек намагниченного железа, надетого на небольшой штырь и плавающего в смеси воды и глицерина. Внезапно в глубине его мозга забрезжил свет. Он вспомнил урок, который ему преподали много лет назад, когда он ходил в горы с отрядом бойскаутов.
Минут десять ушло, пока он нашел небольшую заводь, спрятанную в низине, прямо у подножия небольшого куполообразного холма. Быстро, как только позволяли его сбитые в кровь пальцы, он отстегнул коричневый кушак и вытащил скреплявшую его булавку. Обвязав один конец длинного шелкового шарфа вокруг своей ноги, он встал на колени и, туго натянув другой свободный конец левой рукой, правой начал тереть булавкой о шелк, пытаясь намагнитить маленький кусочек металла.
Холод становился все сильнее. Питт чувствовал озноб сквозь влажную одежду. Булавка выпала из окостеневших пальцев, и он несколько минут безнадежно искал ее во мшистой земле, пока острый серебряный кончик не воткнулся ему под ноготь. Он был почти благодарен боли: она означала, что пальцы
