ни слова. Наконец Генрих III назвал имя, которого все ждали:
— Шамваллон!
Король заявил, что от последнего любовника у нее был ребенок — он в этом убежден! Исчерпав таким образом список развратных похождений сестры, Генрих III бросил ей прямо в лицо:
— Вам нечего здесь делать! Уезжайте к вашему мужу! Уезжайте завтра же!
Эта сцена в Лувре столь ужасна, что многие историки подвергали ее достоверность сомнению. Хотя существуют свидетельства маршала де Бассомпьера и герцога де Лозана, которые несколько позже подтвердили ее как очевидцы.
Потрясенная, с глазами, полными слез, Маргарита поднялась. Медленным шагом прошла она через толпу придворных угодников — все расступались перед ней, и никто не приободрил даже простым кивком головы. Добравшись до своей комнаты, она отдала распоряжение приготовиться к отъезду на следующий день. В ту же ночь она узнала, что опасность нависла и над Шамваллоном. Думая уже не о себе, она села за свой письменный столик и написала полные горечи слова: «Слава Богу, что это бешенство вылилось только на меня.[47] Но подвергнуть опасности вас, о нет, жизнь моя; через какие бы жестокие испытания не пришлось пройти, пусть они выпадут прежде всего мне. Любую беду я легче перенесу, зная, что не стану виновницей вашей беды… Судите сами, мой любимый, насколько я боюсь, чтобы зло не причинили и вам…». Что до собственных страданий, то их она переносит «с любовью, которая погибнет во мне последней…». Наконец, она просит извинить ее за столь «сумбурное» письмо, ведь она «так удручена и разгневана!».
У Маргариты были основания беспокоиться за своего любовника. В ту же ночь по приказу короля гвардейцы окружили дом Шамваллона и перевернули все вверх дном… Однако неверный красавец заблаговременно бежал в независимое княжество Седан.
На следующий день, 8 августа 1583 года, Маргарита покинула Париж, испытывая примерно такие же чувства, как некогда Мария Стюарт. В Бург-ла-Рен во время ужина ее известили о приближении королевского кортежа. Генрих III отправлялся в Бурбон-Ланси, где на водах лечилась королева Луиза. Маргарита поднялась из-за столика и вышла на дорогу, но раздраженный король демонстративно задернул кожаные шторки своей кареты, ясно дав понять, что не желает приветствовать сестру. Это была последняя — хотя можно ли было тогда это предвидеть? — встреча брата и сестры, которые когда-то так любили друг друга.
В тот же вечер между Палезо и Сен-Клером шестьдесят аркебузиров под командованием капитана Ларшана именем короля арестовали мадам де Дюрас и мадемуазель де Бетюн, ехавших в свите королевы Наваррской, — репутация этих дам, как мы помним, была далеко не безупречна… как, собственно, и их госпожи! Некто Солерн, немецкий офицер, посмел грубо сорвать с них маски, а его люди перетряхивали экипажи и сундуки с постелями в поисках Шамваллона… Так его и не обнаружив, задержали сеньора де Лодона, а также конюшего Маргариты, ее секретаря и врача. Кое-кому влепили пощечины. Всех пленников доставили в Монтаржис, где Генрих III лично допрашивал их шесть или семь раз, «в частности, о жизни, нравах и беспутстве их госпожи». Настойчивей всего задавался вопрос, действительно ли королева родила ребенка, который «мог быть зачат не от короля Наваррского».
«Так как ничего нового от вышепоименованных пленников узнать не удалось. — рассказывает Пьер де л'Этуаль, — король вернул им свободу и разрешил королеве Наваррской, своей сестре, продолжить свой путь в Гасконь…».
Прежде чем ехать дальше, Маргарита, еще не оправившаяся от потрясения, написала матери: «Мадам, поскольку несчастье, которое на меня обрушилось, обрекло меня на такие тяготы, что я не знаю, могу ли надеяться хотя бы на то, что вы желаете сохранить мою жизнь, я хотела бы надеяться по крайней мере на то, что вы желаете сохранить мою честь; будучи так тесно связана с вашей честью и честью семьи, к которой я принадлежу по рождению, я не могу подвергнуться позору, который не задевал бы всех нас…».
Нет, у нее не было ребенка от Шамваллона! Чтобы доказать свою невиновность, в письме к матери она просит после ее смерти вскрыть ее тело и путем вскрытия разоблачить «эту последнюю клевету».
Можно ехать дальше. 13 августа Маргарита была в Шартре, 21-го в Шатодене, 23-го достигла Блуа. Проведя двое суток в Амбуазе, где на нее нахлынули воспоминания детства, 31 августа 1583 года она въехала в Шинон. Между тем трое ее слуг: друг Шамваллона конюший Бютти, камердинер и музыкант- лютнист — почти три месяца оставались узниками Бастилии!
Когда скандальное происшествие в Лувре дошло до слуха короля Наваррского, он отправил к Генриху III своего советника Дюплесси-Морне, уполномочив его заявить самый энергичный протест. Посланец нашел Генриха III в Лионе. От имени короля Наваррского он задал вопрос, почему тот нанес такое оскорбление своей сестре, «ведь даже у самой последней женщины в мире нельзя отнять честь, если она не потеряла ее сама».[48]
Король, находясь явно в затруднении, — еще бы не затрудниться в подобной ситуации! — почему-то принялся клеймить мадам де Дюрас и мадемуазель де Бетюн. С немалым трудом Дюплесси-Морне сумел вернуть разговор к фактам, жертвой которых стала королева Наваррская. Но Генрих III опять увернулся от темы, заявив, что должен сначала узнать мнение своей матери и брата.
— Ну, это займет много времени, — возразил Дюплесси-Морне. — Если ясность не внести сразу, спор будет только обостряться… Ведь это вы выпустили стрелу и теперь не хотите извлечь ее из раны. Королева Наваррская, ваша сестра, сейчас на пути к своему мужу. Сир, что скажет христианский мир, если король Наварры примет и обнимет свою супругу, чью честь вы до такой степени замарали?
После коротких остановок в Плесси-ле-Тур и Пуатье Маргарита наконец достигла Жарнака, но здесь ее ждал приказ мужа остановиться и ждать. Прежде чем принять Марго, он желал сначала получить удовлетворение от французского двора.
Кончилось тем, что Генрих III направил своему шурину письмо, в котором признал, что королева Наваррская стала, возможно, жертвой клеветы. От клеветы даже принцессам не спрятаться!.. Разве мало в свое время страдала от нее благочестивая Жанна д'Альбре, мать Генриха?
— Ну вот, вчера король назвал меня рогоносцем, а сегодня еще и сыном шлюхи! — воскликнул Генрих Наваррский. — Ну я его благодарю!
«Я нашел своего господина в неописуемом гневе из-за оскорблений, которые были нанесены его жене королеве Наваррской при французском дворе, — свидетельствует Агриппа д'Обинье. — Он отправил меня к Генриху III, чтобы потребовать удовлетворения за эти оскорбления… Его Всехристианское Величество ответил мне, что отпишет своему брату королю Наваррскому; на что я дерзко возразил, что письмами подобные обиды не устраняются и что мой господин, пока в его руке останется хотя бы обломок шпаги, сумеет за себя постоять…».
— И что же он сделает? — спросил король.
— Он прибудет сюда во главе тридцатитысячного войска, — ответил д'Обинье, — чтобы получить сатисфакцию, соответствующую оскорблению, которое вы ему нанесли.
Дожидаясь, пока разрешится конфликт и можно будет продолжить путь к мужу, Маргарита уединилась в Ажане. Она провела здесь более семи месяцев. У короля Наварры тем временем возник роман с красавицей графиней де Грамон, прославленной Коризандой, оказавшей на Сердцееда самое благоприятное влияние. Он сделал вид, что поверил Генриху III, когда тот покаялся и выразил сожаление о том, что произошло в Лувре 7 августа 1583 года. Он попросил прощения за жестокие слова, которые произнес тогда перед двором. Однако это не помешало королю Наваррскому предпринять и некоторые меры, в частности занять Мон-де-Марсан. Через своего посланца месье де Бельевра он передал Генриху III, что примет Маргариту, «замаранную» в Лувре, лишь после того, как католические гарнизоны, угрожающие Нераку, будут удалены от этого города, а в частности гарнизон форта Базас.
Иными словами, оскорбления, которые Генрих III нанес своей сестре, для короля Наварры сделались разменной монетой. Но сам он в письмах жене оставался «прямодушен и учтив». «Скоро мы встретимся, и желательно, чтобы это произошло по обоюдной воле». В письмах он называл ее «душечка» и заявлял, что нисколько не верит слухам: «Не будь этой клеветы, мы уже давно имели бы счастье быть рядом».
Маргарита в свою очередь пробовала через мать достучаться до своего брата: «Если он разлюбил меня потому, что больше не нуждался ни в моих услугах, ни в моем смиренном почтении, то, надеюсь,
