лицом остановил его вопросом:
— Зачем вы пришли?
Любой разговор после этого терял смысл: к чему он мог привести? Попытка примирения обречена на неудачу, они враги. Сначала король размышлял, не приказать ли корсиканцам господина д'Орнано убрать «мятежника», но затем отказался от этой затеи, опасаясь, что в таком случае народ пойдет на Лувр. Он предпочел поднять по тревоге войска.
В четверг 12 мая 1588 года парижан чуть свет подняли из постелей дудки и барабаны швейцарцев. Их части, покинув свой лагерь в предместье Сен-Дени, маршировали по городу строевым шагом — как победители на параде. За ними следовали французские гвардейцы с зажженными фитилями своих аркебуз. У ворот Сент-Оноре король сам встретил свои отряды и приказал им взять под контроль стратегические узлы столицы — мосты, кладбище Невинноубиенных, Гревскую площадь, остров Сите.
Короля уже поносили на всех углах: ясно же, раз королевские войска занимают Париж, «брат Генрих» распорядился покончить с вождями Лиги. Грядет новая Варфоломеевская ночь, на этот раз для католиков! Все колокола звонили не переставая, а узкие парижские улицы — в первый раз в истории Парижа — через каждые пятьдесят метров перегородили цепями, бочками с землей и навозом, балками, булыжниками и даже вынесенной из домов мебелью. В этот День баррикад парижане открыли для себя чрезвычайно действенное средство самозащиты от власти… к которому не раз прибегнут в грядущих веках.
Итак, 12 мая 1588 года королевские части, зажатые со всех сторон, оказались совершенно беспомощными: они не могли ни наступать, ни отступать, ни даже соединиться, чтобы действовать сообща. В белом коротком камзоле, помахивая тросточкой, Меченый прогуливался от одной баррикады к другой. Невероятно! Казалось бы, в этот день он мог все — но он не смел. Вняв просьбе Екатерины, он согласился положить конец мятежу. Не без труда герцогу удалось успокоить парижан, «похожих на разгоряченных быков», и он испытывал редкое удовольствие от унижения короля, когда соблаговолил пощадить его швейцарцев и гвардию. По приказу де Гиза в баррикадах проделали проходы, и через них королевские отряды в самом жалком состоянии возвратились в Лувр. Тем не менее вечером добропорядочные «баррикадостроители» отказались идти спать.
— Завтра мы пойдем на Лувр и повесим брата Генриха в его дворце!
К пяти часам вечера король принял решение спасаться бегством. Он вышел из Лувра через одну из галерей, которая ближе всего подступает к набережной Сены, и сделал вид, будто намерен прогуляться в саду Тюильри. Сохраняя полное спокойствие, он направился к конюшне и подал сигнал. Сопровождаемый министрами, швейцарцами, французскими гвардейцами, а также личной охраной, король галопом понесся к деревне Шайо. Прискакав на вершину холма — сегодня это площадь Трокадеро, — Генрих III обернулся и послал Парижу свое проклятие «за коварство и неблагодарность после стольких благодеяний, сотворенных его королевской десницей», и поклялся, «что дорогу обратно проложит себе только силой оружия».
Вернется, однако, уже не он, а Генрих IV!.. Что же касается Марго, то она возвратится в столицу много позже — через семнадцать лет.
Как только все эти новости дошли до Маргариты в Юсон, она поняла — происходящее не в ее пользу. Правда, известие о том, что в Блуа собираются Генеральные штаты, возродило надежду.
Сторонники лиги наверняка окажутся там в большинстве, а это позволяло рассчитывать, что герцог де Гиз добьется для нее милости короля. Еще в июле 1588 года Генрих III подписал с Меченым Пакт о союзе, по которому король обязался сдержать свое прежнее обещание — изгнать из королевства всех протестантов и «не заключать ни мира, ни перемирия» с «еретиком» Генрихом Наваррским.
16 октября 1588 года Генрих III разыграл в Блуа комедию королевского величия… Хрупкого величия, едва прикрывавшего столь же хрупкий трон:
— Я ваш король, — заявил он депутатам разных сословий, — король, данный Богом, ваш единственный, подлинный и законный король! Вот почему я не хочу быть в этой монархии никем, кроме как тем, кем в действительности являюсь.
Сидя на своей скамье без подлокотников, герцог де Гиз был, казалось, воплощенным спокойствием. Но вдруг он вздрогнул и изменился в лице: Генрих III, весь в черном, занял свое место на троне и адресовал угрозу лично ему:
— Влиятельные люди в моем королевстве создали разные лиги и ассоциации, — заявил он спокойным и ровным голосом. — Однако, проявляя свойственную мне доброту, я предаю забвению прошлое, а также объявляю, что отныне и впредь те мои подданные, которые не выйдут из этих лиг и ассоциаций или вступят в них без моего согласия, будут обвинены и изобличены в преступлении против монарха.
Король разыгрывал комедию всевластия и всепрощения… Так, словно казнить или миловать было все еще его прерогативой!
Но так было на заседании. Когда же оно закончилось, вожаки «лигистов» во главе с кардиналом Лотарингским и герцогом де Гизом решительно и во всеуслышание потребовали от короля отказаться от сказанного о «влиятельных людях королевства», которые «создали разные лиги и ассоциации».
Скрепя сердце, король подчинился.
18 октября депутаты предъявили Генриху III новое требование — скрепить повторной клятвой Пакт о союзе, который давал силу и власть де Гизам. И Валуа снова пришлось смириться.
После этого он сдавал одну позицию за другой. Король нуждался в деньгах и просил депутатов проголосовать за дополнительные ассигнования на нужды двора, однако те вели себя непреклонно.
— Двор не будет больше жить на широкую ногу, мы вдвое сократим наши нужды, — умолял со слезами в голосе Генрих III. — Как я, по-вашему, буду жить? Отказывать мне в деньгах — значит обрекать меня на верную гибель…
И, охваченный ужасом, добавил:
— А погубить меня, вашего короля, — значит погубить государство.
— Тогда оставьте трон, — бросил депутат-гизовец.
Генрих III сделал вид, что не расслышал оскорбления. Точно так же он притворялся, будто не замечает, что охрана Меченого день ото дня становится все многочисленней. Но в глубине души он поклялся отомстить… или, точнее, спасти королевство.
Вечером 17 декабря 1588 года на ужине, который устроили съехавшиеся в Блуа представители лотарингской партии, мадам де Монпансье несколько раз повторила своему брату де Гизу:
— Вы его попридержите, а я ножницами выстригу ему корону на голове.
Свергнуть с трона «брата Генриха» уже, казалось, не составляло труда. На том же ужине кардинал Лотарингский поднял бокал и, глядя в глаза герцогу де Гизу, произнес:
— Я пью за здоровье короля Франции.
В конце стола сидел затерявшийся среди дворян-гизовцев итальянец Венецианелли. Он старался кричать громче других:
— Да здравствует Генрих Меченый! Да здравствует наследник Карла Великого!
Однако на следующее утро он отправился к своему господину, чтобы все ему рассказать. Генрих III побледнел, ему стало ясно: если он не убьет Меченого, Франция для него потеряна. Король принял решение.
Гизы были в тревоге. Они понимали, что сын Медичи не позволит постричь себя в монахи так просто, как это представлялось мадам де Монпансье. Меченый желал ясности, поэтому он попросил аудиенции у короля. Их встреча произошла в саду замка Блуа. Холодный ветер кружил редкие хлопья снега. После нескольких банальных любезностей Меченый предложил королю свою отставку с поста главнокомандующего. Генрих III не без труда сохранил самообладание. В мгновение ока перед ним вновь разверзлась бездна грядущей гражданской войны. Если Меченый покинет этот пост, страна снова разделится на три части: на Францию гугенотов во главе с Генрихом Наваррским, Францию лигистов во главе с Генрихом де Гизом и между этими двумя фанатичными, а потому всемогущими партиями — королевская Франция во главе с Генрихом Валуа, самым бедным и самым слабым из трех Генрихов.
Но герцог де Гиз продолжал:
— С какой стати скрывать от вас, сир, что в последнее время меня часто предупреждали, что вы желаете мне зла?
