— Вы друг Осселя Юкена и ученик Рембрандта.
— Ныне я уже не его ученик, старик вновь решил со мной расстаться.
— Но из своего дома не выгнал.
— Нет, не выгнал. Но что с того?
Поднявшись, Катон взял лежавшую на столе шляпу.
— Вы не проголодались, Зюйтхоф? Ладно, приглашаю вас позавтракать. А по пути кое-что вам покажу.
В коридоре нам попался Деккерт, с которым Катон обменялся парой фраз — шепотом, так, чтобы я не услышал.
Пройдя через уже оживленный Дамрак, мы прибыли к отдельно стоящему зданию, довольно вычурному и увенчанному столь же вычурной башенкой. В этой части города было тихо по сравнению с Дамраком или рыбным рынком, но к полудню и здесь будет полным-полно народу. Тогда улица заполнится разодетыми купцами, спешащими войти сюда, а к двум часам дня, то есть к моменту закрытия, та же публика начнет покидать здание, либо весело смеясь, либо мрачнее тучи, в зависимости от исхода визита.
— Вы знаете, где мы сейчас находимся?
— Шутите? Кто же из жителей Амстердама не знает Купеческой биржи. Не один здесь разбогател или же, напротив, разорился.
Меланхоличная улыбка промелькнула на лице инспектора участкового суда.
— Все верно, Зюйтхоф, вы попали в точку, как говорится. На самом деле здесь многие разорились на торговле тем, чего они и в глаза не видели, да и видеть не помышляли.
— Ну, таковы правила большой торговли. Одним все, другим ничего, разве что убытки.
— Для честной торговли эти правила не самые лучшие, надо сказать. От души надеюсь, что биржевые бесчинства не надолго.
— Чего это вы так невзлюбили биржу?
— Вот сядем с вами завтракать, я и объясню.
Катон потащил меня в какую-то харчевню неподалеку от рыбного рынка, где мы уселись за стоявший в отдаленном углу стол. После того как нам подали хлеб, масло, сельдь крепкого посола и по кружке дельфтского пива, Катон заговорил:
— Помните нашу знаменитую «тюльпанную лихорадку», Зюйтхоф? Разумеется, вы знаете о ней лишь понаслышке, поскольку мы с вами слишком молоды, чтобы помнить, опираясь на собственный опыт. Но слышать-то наверняка слышали.
Я действительно слышал об этом феномене.
— Это было лет эдак тридцать назад. Тогда очень многие купцы потеряли на бирже состояние, ударившись в безрассудные биржевые спекуляции.
Катон кивнул:
— Это произошло в 1637 году, когда рухнула конструкция, которую пытались возвести на столь ненадежном фундаменте, как купля-продажа-перепродажа. Крах коснулся не только крупных купцов. «Тюльпанная лихорадка» охватила тогда буквально всех — случалось, простые люди лишались враз всех своих кровью и потом добытых сбережений.
— Почему вы заговорили об этом? — недоумевал я, собираясь вонзить зубы в ломоть хлеба с селедкой.
— Чтобы еще раз убедиться, насколько опасной может стать игра на бирже. И дело не в том, что спекуляции луковицами тюльпанов противозаконны, нет, в целом это не так. Просто жажда наживы толкает людей бог знает на какие поступки.
— Вы, оказывается, моралист, — не скрывая иронии, констатировал я.
— Не будь я им, я не занимал бы свой пост. Но я избрал биржу, чтобы вам легче было понять то, о чем я сейчас собираюсь говорить. Небывалый размах биржевых спекуляций говорит о том, что люди по непонятным причинам впадают в самое настоящее безумие, если речь вдруг заходит о торговле товарами или же просто о заключении всякого рода пари. По самому ничтожному поводу они готовы поставить на карту все свое состояние. Я помню одного нашего соотечественника, который на спор прошел по заливу Зейдер-Зе от острова Тексельдо самого Вирингена — и на чем, как вы думаете? На корыте, в котором замешивают тесто! Был и владелец харчевни, он жил в Блийсвике — человек вполне достойный, — потерявший дом по причине того, что с кем-то поспорил: к какому стилю относится колонна — к дорическому или же ионическому, — и проиграл!
— Но согласитесь, подобных примеров не так уж и много.
Катон очень серьезно взглянул на меня:
— Заблуждаетесь, это безумие распространяется все больше и больше. В разных ипостасях. И лучшее тому доказательство — пари на жизнь.
— На что?
— Пари на жизнь, — мрачно повторил Катон. — Вас удивило, что я так нянчусь с вами. Все дело, как нетрудно догадаться, в этой роковой картине, бесследно исчезнувшей. Картине, приносящей смерть, как вы ее окрестили. Мы предполагаем, что она каким-то образом связана с запрещенными законом пари, неофициально заключаемыми на торговой бирже и затрагивающими наиболее известных купцов.
— Поясните, что вы имеете в виду! — От волнения я даже перестал жевать.
— За минувшие несколько месяцев нам пришлось столкнуться с несколькими случаями гибели. И все они имели место в кругах купечества или мастеров-ремесленников. Вспомните хотя бы о безумном преступлении владельца красильной мастерской Гисберта Мельхерса. У нас есть сведения, что на так называемой черной бирже заключаются странные пари. Пари, ставкой в которых гибель самых именитых горожан, причем людей вполне здоровых, не отягощенных недугами. Нам непонятно, как вообще можно делать ставкой в игре человеческую жизнь — ведь жизнь определена судьбой. До сей поры никакими конкретными доказательствами подобных пари мы не располагали, разве что слухами. Но после случаев с Мельхерсом и Юкеном, после того, как вы поведали нам об этой непонятной и страшной картине, все вдруг стало обретать целостность.
— То есть вы верите, что упомянутая картина и подтолкнула и Гисберта Мельхерса, и Осселя Юкена на чудовищные преступления?
— По меньшей мере она могла этим преступлениям способствовать, хоть я до сих пор не могу объяснить, как именно. Пока не могу. Но мне предстоит найти объяснение, вот поэтому я, как вы справедливо заметили, прихожу к вам на помощь. Вы наверняка вляпались в такое, что вам самому не совсем понятно.
— А как по-вашему, следует опасаться подобных страшных преступлений и в будущем?
— Ничего не могу вам на это ответить. Разумеется, моя задача — предотвратить гибель наших именитых горожан, но свою истинную задачу я вижу в другом: уберечь Нидерланды от распада!
— Я не совсем понимаю вас.
Катон пристально посмотрел на меня:
— Вы не позабыли о данном вами обещании хранить молчание?
— Я никогда не забываю о данных мною обещаниях.
— Нидерланды в настоящее время не так уж неуязвимы, как это может показаться. Вильгельм Оранский не успел довести до конца задуманное. Могущественные внешние враги — Англия или Франция — только и ждут, когда мы обнаружим слабину, и тогда непременно пойдут на нас войной. В последнее время участились случаи проникновения к нам французских шпионов. И не следует исключать возможности того, что Людовик Четырнадцатый готовит против нас войну. Теперь представьте себе: в такой ситуации вдруг выясняется, что люди с безупречной репутацией, богатейшие из богатейших, купцы, занялись тем, что отправляют друг друга на тот свет. И ко всему прочему при этом набивают карманы заработанным на пари золотом. Что тогда? Это может способствовать взаимному доверию? Сплоченности? Стабильности? Напротив, торговля рухнет, если об этом заговорят, рухнет непременно, и страну охватит паралич!
— Именно поэтому общественность лучше не тревожить слухами о несчастных жертвах?
Инспектор участкового суда кивнул:
— Мы, как могли, старались сохранить все в тайне, но то, что произошло с семьей Гисберта
