— Секретарь, пишите ему тысячу, и чтоб в трех…
— Ха-ха! Пусть описывают. Тысяча рублей чистой прибыли. Можно дачку отремонтировать.
— Пиш-ш-шите-е тысяча пятьсот! Чтоб в тре-х-х…
— Ха-ха-ха!..
Финансовый инспектор вошел в роскошную гостиную Лиллипутера и, тяжело опустившись в шелковое кресло Луи XIV, глухо прошептал:
— Сколько? Раз и навсегда?
— Обкладывайте в три тысячи, — скромно сказал Лиллипутер, вынимая золотой портсигар и предлагая фининспектору египетскую папиросу.
— Окончательно? — подозрительно покосился фининспектор. — Без жульничества?
— Чтоб я себе новой мебели не видел! — воскликнул Лиллипутер.
— Сдаюсь, — прохрипел фининспектор. — Три тысячи… И чтоб в трехдневный срок… До свидания.
Лиллипутер печально улыбнулся вслед уходящему фининспектору и прошептал:
— Три тысячи налогу. А если тридцать три? Ха! А если у меня восемьдесят тысяч годового дохода?
Бедный, застенчивый, доверчивый, лишенный воображения фининспектор, увы, не учел этого!
Его скромная фантазия не простиралась свыше трех тысяч, и он самоотверженно пал в жестоком, но неравном бою с гражданином Лиллипутером.
Неравном потому, что у Лиллипутера, по-видимому, была кой-какая фантазия, а у фининспектора, увы, ее не было.
1925
Сплошное хулиганство*
Старик Собакин вытер скатертью багровую шею с чирьями и, злобно покосившись на солнечное небо, игравшее за окном всеми цветами, имевшимися в его распоряжении, пробормотал:
— Сукины дети! Распустился народ! Охамел! Никаких нравственных понятиев не имеет! Сплошное хулиганство пошло. Одно слово, Советская власть. Да-с!
Собакин был в комнате один и обращался преимущественно к мутному, пятнистому самовару, который с отвращением отражал седую, стриженную бобриком голову, толстый нос, лиловые уши, худые щеки и маленькие злобные глазки, глубоко и прочно засевшие под узким морщинистым лбом.
— Тьфу на вас всех! — продолжал Собакин, допивая шестой стакан чаю. — Плюю! Чтоб вы сдохли!..
За стеной, у соседей-рабфаковцев, слышался монотонный голос:
— «Финансовой политикой называются способы, которыми пользуется государство при извлечении и распределении средств… Налоги подразделяются на денежные и натуральные… Денежные налоги можно разбить на три гру…»
Собакин постучал щеткой в стену и проскрипел:
— Пап-пра-шу прекратить шум! Вы мне мешаете работать. Хулиганы!..
— У нас послезавтра зачеты. Извините. «…разбить на три группы: прямые, косвенные и пошлины. Прямыми называются такие, кото…»
— Ну разве не хулиганы? — горестно прошептал Собакин. — Что с них взять? Хулиганы и есть хулиганы! Одно слово, комсомол. У самих, можно сказать, башмаки каши просят, а туда же, в образованные лезут. Налоги, видите ли, подразделяются на три категории, — ну не сукины дети после этого? Хамы! Слышать не могу!
Старик Собакин с треском открыл окно и высунулся на улицу. По улице шел отряд пионеров. Карапуз в красном галстуке чрезвычайно серьезно и деловито барабанил на большом барабане…
— Прошу убедиться, — желчно подмигнул Собакин фонарному столбу. — Прошу убедиться! Барабанят! Как вам это нравится? Работать порядочным людям не дают. Тишину общественную нарушают. Хулиганы, прости господи! Тьфу! — Собакин с храпом потянул носом и жирно плюнул вниз.
— А вы, гражданин, там поосторожнее, прямо на портфель харкнули.
— А вы с портфелем под окнами не шляйтесь, — сухо отрезал Собакин.
— То есть как это не «шляйтесь»? На то улица и существует, чтоб по ней на службу ходить.
— На службу-с? — ядовито прищурился Собакин. — Знаем мы ваши советские службы-млужбы. Небось сидите там да только и делаете, что взятки хапаете. А порядочному человеку даже из своей собственной жилплощади в окошко плюнуть нельзя без того, чтобы не нарваться на хамство! Хулиган!
— Вы там поосторожнее! Без оскорблений! Я, как представитель советского учреждения…
— Плевать мне на вас и на ваше советское учреждение…
— Милиционер!..
— Вот именно! Очень вам благодарен. Пущай милиция разберет, кто из нас хулиган.
Подписав протокол и дав подписку о невыезде, Собакин вернулся домой.
— Ни-чего! Пущай протокол, ну-ка-а! Старика Собакина протоколом не запугаешь. Старик Собакин все ваше хулиганство на чистую воду выведет. Старик Собакин на хулиганство плюет-с!
Собакин горько задумался.
«Охамели люди! Распустились! Куда ни посмотри — сплошное хулиганство. Скажем, к примеру, радио. Где же это такое видано в просвещенном государстве, чтобы, извините за выражение, на крыше антенны устраивать? Подумайте, пожалуйста! Накрутят, накрутят проволоки, а потом, изволите ли видеть, у себя из трубки всякие крамольные речи слушают. Ну не хулиганы?»
Собакин надел серую кепку с пуговицей и деятельно полез на чердак.
— Я вам покажу антенны! — бормотал он, ползя на четвереньках по крыше. — А ну, где мой перочинный нож? Раз — и готово. Никаких антенн чтоб. Где ж это видано, чтоб на трубу проволоку наматывать? Нешто труба для этого существует? Хулиганство! Порядочной птице сесть негде.
Наскоро срезав восемь антенн, Собакин с полным сознанием исполненного долга спустился во двор и задумчиво сел на лавочку…
— Тьфу на вас всех, — пробормотал он привычно, — чтоб вы сдохли!
Внезапно тусклые глаза Собакина остановились на стенной газете, прибитой на доске возле ворот.
— Скажите пожалуйста, — процедил Собакин сквозь зубы, — стенную газету выдумали! Сволочи! Чтоб каждый сукин сын порядочных людей обижать мог. Ну разве же не хулиганы? Сплошное хулиганство! Стены портят. Тьфу!
Собакин пошел к мусорной яме, выбрал самую большую дохлую крысу и бережно опустил ее в деревянный ящик с надписью:
«Просьба опускать в этот ящик материалы для стенной газеты».
— Будьте любезны, получите материальчик! Для вашей хулиганской газеты самое подходящее дело. Хи-хи!
После этого Собакин, не торопясь, вернулся в квартиру и заперся в клозете.
Сидел он в клозете часа четыре, читая «Жития святых».
— Гражданин Собакин, — слышались за дверью умоляющие голоса, — вы же не один в квартире! Нельзя же по три часа занимать уборную! Пустите!
