— Алло! Москва!
Тишина. Гул.
И вдруг из гула (как из потемок — большое, резко освещенное, равнодушное лицо) громкий, чужой, равнодушный голос:
— Вы заказывали Москву? Говорите.
— Алло! Говорит Маргулиес!
Легкий треск. Контакт. Звон где-то за тысячи километров снимаемой трубки и маленький, слабый, но ясно слышный голос сестры:
— Я слушаю.
— Здравствуй, Катюша. Это говорит Додя. Ты меня слышишь? Говорит Додя. Здравствуй. Я тебя, наверное, разбудил, ты спала? Извини, пожалуйста.
— Что такое? Кто говорит? Я ничего не понимаю.
— Говорит Додя. Это ты, Катя? Я говорю — извини, я тебя разбудил, наверное.
— Ради бога! Что случилось? С тобой что-то случилось? Ой, я ничего не понимаю!
— Ничего не случилось. Я — Додя. Неужели так плохо слышно? А я тебя отлично слышу. Я говорю — я тебя, наверное, разбудил, ты спала?
— Что?
— Я говорю: ты, наверное, спала.
— Что случилось?
— Ничего не случилось.
— Это ты, Додя?
— Ну да, это я.
— Что случилось?
— Ничего не случилось! Извини, я тебя разбудил. Ты меня слышишь?
— Ну, слышу. Не все, но слышу.
— Здравствуй, Катя.
— Что случилось?
— Ничего не случилось! Я говорю: здравствуй, Катя! Пойди посмотри, в моей корзине — понимаешь, корзине, — есть такая синяя тетрадь, — в корзине, литографированная, на немецком языке, в моей корзине, — лекции профессора Пробста. Ты меня слышишь?
— Слышу. Ты с ума сошел! Какая корзина? Я думала, что-нибудь случилось. Ты меня разбудил. Сейчас семь часов. Я стою босиком в коридоре.
— Что ты говоришь?
— Я говорю, что стою босиком в коридоре.
— Я ничего не понимаю. Не в коридоре, а в моей корзине — такая синяя тетрадь, на немецком языке, называется «Лекции профессора Пробста».
— «Лекции профессора Пробста» я вчера послала Мише в Харьков, он прислал «молнию».
— Какая «молния»? Что «молния»?
— Мише Афанасьеву. Помнишь Мишу Афанасьева? Володин товарищ. В Харьков спешной почтой.
— Ох, дура! Кто тебя просил?!
Маргулиес вспотел. Он стукнул кулаком по непроницаемой обивке кабины. Он готов был драться. Но — три тысячи километров! Он успокоился и собрался с мыслями.
Она молчала.
— Катя, ты у телефона?
— Ну, что такое?
— Я говорю — ты слушаешь?
— Я стою босиком в коридоре.
— Вот что, Катюша. Ты меня, пожалуйста, извини, что я тебя разбудил, но я тебя очень прошу сейчас же съездить к профессору Смоленскому. Ты меня слушаешь? Запиши адрес.
— Подожди, сейчас принесу карандаш.
Опять тишина. Гул. И опять из гула — очень громкий, чужой, равнодушный голос:
— Гражданин, пять минут прошло. Желаете разговаривать еще?
— Да, желаю еще.
— Говорите.
И опять из гула вылупился Катин голос:
— Ну, я слушаю. Какой адрес?
— Пиши: Молчановка, дом номер десять, квартира четырнадцать, профессор Смоленский. Записала?
— Ну, записала.
Он явственно услышал, как она зевнула.
— Повтори.
— Профессор Смоленский, Молчановка, десять, квартира четырнадцать.
— Правильно! Или наоборот. Виноват: кажется, дом — четырнадцать, квартира — десять. Ты меня слышишь? Или наоборот. Словом, одно из двух. Ты меня понимаешь?
— Понимаю. И что сказать?
— Скажи ему, что кланяется Маргулиес, он меня знает, и просит дать аналитический расчет! Он знает. Ты ему так и скажи — аналитический расчет. Ты меня слышишь?
— Ну, слышу, слышу.
— Аналитический расчет, только, ради бога, золотко, не забудь. Скажи ему, что это по поводу харьковского рекорда. Он, наверное, читал. И пусть он скажет свое мнение. А главное — аналитический расчет. Самый последний аналитический расчет! Ты меня поняла?
— Поняла. Самый последний аналитический расчет и Харьков.
— Правильно. Я тебе буду звонить в двенадцать.
— В двенадцать? Что? Когда? В двенадцать?
— Да, в двенадцать — по-нашему, и в десять — по-московски. Ты меня слышишь? Сегодня в десять по-московски. Ну, как ты поживаешь? От мамы ничего не имеешь?
— Додя, ты ненормальный. Я стою босиком в коридоре. Ты маме деньги послал? Мама приезжает в конце июня.
— Что?
— Я говорю: мама приезжает в конце июня.
— Так ты не забудь — аналитический расчет. Буду звонить в десять. Ну, пока.
— Пока.
Маргулиес повесил трубку.
Пространство остановилось во всей своей неподвижной протяженности.
Но едва он отворил дверь кабины, вместо остановившегося пространства двинулось, зашумело и хлынуло освобожденное время.
Контрольные часы показывали четверть десятого.
За дверью в коридоре Маргулиеса сторожили корреспонденты.
Маргулиес быстро прошел через телефонное отделение и шмыгнул в другую дверь, выходившую в другой коридор, на другую лестницу.
— Товарищ Маргулиес! Давид Львович!
Он вздрогнул.
За ним бежала дежурная телефонистка:
— Давид Львович! А кто будет за разговор платить? Постойте. Гоните шестнадцать рублей. Или, может быть, послать счет в заводоуправление?
Маргулиес сконфузился.
— Ах, нет, ради бога… Что вы скажете!. — зашепелявил он, хватаясь за карман. — Бога ради, простите. Такая рассеянность!
