Том 4. Повести

Подвода выезжает из ворот больницы. Оля идет рядом с ней. Выезжают другие подводы. Навстречу с винтовками «на руку» бежит вооруженный отряд рабочих.

Оля (кучеру). Езжайте прямо по Николаевской дороге. До свидания, Коля.

Тарасов. Куда же ты?

Оля. Езжайте, езжайте, не задерживайтесь.

Оля бежит за отрядом и присоединяется к нему.

Подводы с ранеными быстро уезжают. Тарасов трясется на подводе. Кучер-красногвардеец нахлестывает лошадей. По опустевшей улице вскачь мчатся подводы и сворачивают одна за другой за угол. Остается последняя подвода, та, в которой Тарасов. Свист снаряда. Снаряд разрывается возле подводы. Одна лошадь убита, другая ранена. Раненая лошадь бьется в постромках. Кучер убит. Подвода опрокинута. Больные частью убиты, частью выброшены на мостовую. Тарасов выброшен на мостовую. Он поднимается и с большим трудом доходит до угла.

Тарасов поворачивает за угол и видит идущий цепочкой отряд офицеров. Тарасов бросается назад. Ковыляет в подворотню. Почти бежит через двор. Прижимается к выступу дома. Оглядывается. Офицерский отряд проходит мимо ворот. Тарасов ковыляет дальше закоулками, через проходной двор, выходит на другую улицу. Силы оставляют его. Он кладет узелок на землю и садится на тротуар. Мимо идет знакомая нам старуха из квартиры, где живут Тарасовы.

Старуха останавливается и злобно хватает Тарасова за руку.

Старуха. А!

Тарасов. Ради бога… Не надо… Я только что из больницы…

Старуха. Держите его! Не пускайте! Сюда!

Подбегают несколько обывателей и офицер.

Тарасов. Что вы делаете?

Старуха (кричит исступленно). Это большевик! Я его знаю! Хватайте его!

Кабинет Орловского в контрразведке. Высокие окна. Орловский в английском обмундировании с русскими погонами и трехцветным шевроном на рукаве. Дежурный юнкер.

Орловский. Пусть войдет.

Юнкер. Слушаюсь.

Юнкер впускает в кабинет мать Тарасова, а сам уходит. Сразу заметно, что мать Тарасова надела на себя все самое лучшее, от чего стала беднее и жальче.

Мать. Спасибо, что вы согласились меня принять. Я мать Тарасова. Он арестован и находится у вас в контрразведке.

Орловский. Я знаю. Стало быть, вы Колина матушка. Очень рад с вами познакомиться… Простите, не знаю вашего имени-отчества… Кажется, Екатерина…

Мать. Васильевна.

Орловский. Совершенно верно. Прошу вас, Екатерина Васильевна, садитесь. Вот сюда. Здесь вам будет покойно.

Орловский почтительно усаживает мать Тарасова в удобное кресло, а сам скромно садится рядом на стул. Все это имеет вид очень интимной, дружеской беседы.

Мать. Спасибо, спасибо. Я знала, я чувствовала, что вы добрый. Мне Колечка так много говорил о вас. Он всегда так хвалил ваши стихи.

Орловский (живо). Да? Он хвалил мои стихи?

Мать. Конечно. (Робко, с надеждой смотрит Орловскому в глаза.) Ведь вы с моим Колечкой, кажется… были прежде… друзьями?

Орловский. Почему же «были»? Мне кажется, что и сейчас тоже. Мы оба, Екатерина Васильевна, прежде всего поэты.

Мать. Вот и я тоже так думаю. Помогите же нам. Велите, чтобы Колю отпустили домой.

Орловский. Признаться, мне и самому хочется, чтобы Коля как можно скорее вышел на свободу. В конце концов это просто глупо — держать за решеткой такого талантливого человека. Кому это нужно?

Мать. Не правда ли?

Орловский. Но я не знаю, как посмотрит полковник Селиванов на Колину работу у большевиков. Все зависит от него. Вы не знаете полковника Селиванова? Это превосходный человек. Очень прямой, честный, преданный делу. Но, к сожалению, немного узкий. Ему совершенно безразлично, кто обвиняемый — матрос, красногвардеец, сотрудник чрезвычайки, агитпропщик или поэт… Раз активный большевик — кончено. Военно-полевой суд. Очень жестокий человек. Мы его называем Фукье-Тенвиль. Только между нами.

Мать. Вы меня пугаете! Боже мой, но что же делать?

Орловский. По правде сказать, Коля себя очень скомпрометировал. Но я думаю, все же мне удастся убедить полковника Селиванова, что с Колиной стороны это было простое легкомыслие. Если угодно, я даже могу за него поручиться.

Мать. Да, да. Пожалуйста. Поручитесь! Бог вам это зачтет.

Орловский. Хорошо. Я поручусь, и его освободят. Но для этого необходима одна небольшая формальность. Коля должен подписать коротенькое письмо, в котором он бы заявил, что его работа у красных была вынужденной. Ведь она была вынужденной?

Мать. Видите ли, строго говоря…

Орловский. Будем считать, что она была вынужденной. Это во всех отношениях удобнее. Вот я набросал. Мы напечатаем Колино письмо в нашей прессе, и все будет забыто. Я думаю, он не откажется подписать?

Мать. Он подпишет! Конечно! Он подпишет, он сделает все, что вы посоветуете.

Орловский. Восхитительно. (Идет к двери, открывает и говорит в коридор.) Тарасова.

Тарасов входит в кабинет.

Мать. Колечка!

Мать бросается к Тарасову, обнимает его и целует. Орловский деликатно отворачивается к окну и смотрит на рейд, где стоят несколько французских броненосцев, и на бульвар, вдоль которого идет часть союзных оккупационных войск. Черные сенегальцы, с глазами белыми, как облупленные крутые яйца; едут высокие двуколки, запряженные верблюдами; зуавы; британская морская пехота.