— Дай же на тебя посмотреть, дружок.
И пионер Петя, к крайнему своему удивлению, увидел, как его папа подошел к Матрене Терентьевне, обнял ее за плечи, и они поцеловались.
— Такие-то дела, Мотя. Как же ты поживаешь? Все время в Одессе?
— Да. А вы, Петя? Все время в Москве? Я слышала — у вас красавица жена… Хотя я про вашу жизнь знаю почти все от вашего мальчика. У вас есть еще две девочки? А у меня, кроме Валентины, еще двое хлопцев. Ну, они уже совсем взрослые. В армии. Воюют. И мой супруг тоже вместе с ними воюет. Вы моего Акима помните?
— Боже мой! Еще бы! Аким Перепелицкий! Старый боевой товарищ! Все такой же богатырь?
— И даже стал еще больше представительный! Усы как у Тараса Шевченко, — с гордой улыбкой сказала Матрена Терентьевна. — Он у меня теперь командует кавалерийским полком… Если еще жив, — прибавила она, вытирая рукавом глаза. — А как ваша тетечка?
— Перед самой войной получил от нее письмо из Варшавы. Несчастная женщина!
— И не говори! Едва ли она там выживет… Ну, пока извините, всего не переговоришь. Еще будет время, если позволит обстановка. А пока я побежала… Я здесь вроде хозяйки-стряпухи.
И Матрена Терентьевна исчезла в одном из штреков, откуда тянуло горьким чадом подгорелого подсолнечного масла.
К Петру Васильевичу подошел Колесничук.
— Ну, представитель румыно-американской нефтяной компании, как дела? Нашла-таки ваша компания под Одессой высокооктановую нефть чи нет? — И Колесничук заливался детским смехом, чихая и кашляя от кухонного чада и вытирая рукавом слезы.
— Моя компания, как видишь, таки нашла кое-что под Одессой, в районе села Усатово, — говорил, посмеиваясь, Петр Васильевич. — А ты лучше расскажи, как ты знаменито коммерсовал в магазине «Жоржъ». Где ж твои усы? Эх ты, трассант несчастный! Тоже мне негоциант!.. Покажи свои бронзовые векселя!
— Пусть они сгорят, — мрачно говорил Колесничук.
— Нет, Жорочка, — не унимался Петр Васильевич, — дожил до седых волос, а до сих пор не знаешь, что такое вексельное право!
— Я знаю, но я забыл. Можешь представить — просто-таки забыл!
— Так не суйся в капиталисты.
— Я и не совался.
— Ой, совался!
— Отстань!
— Нет, ты совался, Жорочка, и вот печальные результаты.
— Это меня Гавриил Семенович подвел.
— С больной головы на здоровую?
— Ей-богу, он! Если бы не этот чертяка, разве бы я стал пачкаться?
— Оставь, Жорочка! Все ясно. Тебя одолела жадность. И ты на старости лет решил заделаться крупным магнатом капитализма. Тебе с детства не давали спать лавры братьев Пташниковых.
— Ну что ты меня мучишь, ей-богу! — плачущим голосом не сказал, а как-то тоскливо пропел Колесничук. — Что ты терзаешь мою душу?
Тем временем Дружинин, Черноиваненко, Стрельбицкий и Синичкин-Железный сидели на каменных тумбах перед каменным столом и выясняли отношения. Это был серьезный мужской разговор, лишенный сантиментов, суровый, без улыбок.
— У вас есть что-нибудь острое, какой-нибудь ножичек или лучше всего лезвие безопасной бритвы? — спросил Дружинин.
— Найдется.
Черноиваненко пошарил у себя на столе и придвинул Дружинину старое лезвие, служащее для затачивания карандашей. Дружинин, кряхтя, стал раздеваться. Он расстегнул пояс, снял кожаное пальто, задрал гимнастерку, вытащил из-под штанов подрубленный край голубой майки и стал осторожно его подпарывать. Он вытащил квадратик тончайшего шелка, на котором было напечатано служебное удостоверение на имя Дружинина, с голубой треугольной печатью.
— Вас это устраивает?
— Вот это меня вполне устраивает. Добре! — весело сказал Черноиваненко, пожимая руку Дружинину. — Товарищ Синичкин-Железный, ознакомьтесь.
Синичкин-Железный приблизил к глазам удостоверение, долго его рассматривал, поворачивая и так и этак, и, наконец, вернул Дружинину.
— Годится, — сказал он, закашлявшись и вытирая липкий пот с костлявого лба.
— Извините, что пришлось побеспокоить, — сказал Черноиваненко.
— Ничего. Такая работа.
— Да, работка, что и говорить, хлопотливая.
Черноиваненко азартно потирал руки, морщил нос и оживленно блестел глазами. Он был чрезвычайно доволен, что этот симпатичный молодой человек оказался действительно Дружининым. Теперь все было очень хорошо, лучше не надо.
— Поработаем вместе!
46. Ожидание
Четвертые сутки над степью бушевал норд-ост. Мутное, грифельное небо сливалось с мутной, грифельной степью, и там, где они сливались, — на горизонте — эта сгущенная муть чернела особенно зловеще. Ручейки снега бежали по извилинам почвы, перегоняли друг друга, скрещивались и расходились. Снег наполнял замерзшие колеи дорог, накапливался в складках балок. Черная степь медленно белела. Было градусов одиннадцать холода. Не так уж много. Но в открытой степи, при страшном северо-восточном ветре, который резал, как бритва, мороз казался нестерпимым.
Дружинин долго и терпеливо дожидался такой погоды.
Снег заметает следы, в три часа начинаются сумерки, быстро настает бесконечная непроглядная декабрьская ночь, путевые обходчики и патрули железнодорожной охраны предпочитают как можно реже выходить на линию.
Операция, которую он задумал вместе с Черноиваненко, требовала большой выдержки и мастерства. Это был не обычный взрыв поезда, когда состав получает частичные повреждения. Дружинин разработал такую систему минирования, при которой весь поезд, начиная с паровоза и кончая последним вагоном, должен был взорваться.
Громадный состав с авиационным бензином и боеприпасами, который немцы срочно гнали со станции Одесса-порт через Вознесенск и Харьков на Сталинградский фронт.
Взрыв поезда предполагался на четырнадцатом километре, где Дружинин и устроил засаду.
Одновременно на другую железнодорожную ветку, Одесса — Раздельная, на пятнадцатом километре, высылалась группа подрывников, которая должна была, применяя совершенно новый способ, испортить путь на протяжении десяти километров, что уже являлось серьезным ударом по неприятельскому транспорту, так как останавливало движение на несколько суток.
Короче говоря, Дружинин собирался нанести мощный комбинированный удар по вражеским коммуникациям и вызвать панику в тылу.
Две ночи подряд женщины — Матрена Терентьевна, Раиса Львовна и Лидия Ивановна — по очереди подвозили из катакомб к пятнадцатому километру на салазках ящики тола, пулеметы, патроны и пшенную кашу с салом в большой кастрюле, закутанной старым байковым одеялом.
Затем они вернулись в катакомбы и теперь дежурили у нового выхода, получившего название «степной».
Кроме Синичкина-Железного, Пети и Валентины, в штаб-квартире оставалось лишь несколько
