которая указала на несостоятельность вздорной версии и доказала подлинность почерка поэта. Кроме того, горе-версификаторы не приняли во внимание тот факт, что Л.Брик в это время была в Лондоне. Ну и что? Чушь тиражировалась долго.
Так же долго мусолили «роман» Лили Брик с Яковом Аграновым. Он и его жена Валя с дочкой Норочкой находились в хороших отношениях со всеми тремя хозяевами и бывали у них частыми гостями. Вообще, как известно, Лиля Юрьевна своих романов не скрывала, не скрыла бы и этот, учитывая высокое положение Агранова. Но об этой ее связи в те годы никогда не было речи с ее стороны. «Я не слышала, чтобы наши имена тогда как-то связывали, — говорила она. — Почему это появилось позже, когда Агранова расстреляли? Не могу объяснить. Но вообще стоило мне приветливо поговорить с мужчиной или, наоборот, отринуть его, как тут же появлялось сочинение на тему «Лиля Брик и NN» и шло по городу, обрастая подробностями».
Поколение за поколением — от школьников до академиков — считают своим долгом всенародно решать, кого следовало любить Маяковскому, а кого нет. Это дало Лиле Юрьевне основание заметить: «Конечно, Володе хорошо было бы жениться на нашей домработнице Аннушке, подобно тому, как вся Россия хотела, чтобы Пушкин женился на Арине Родионовне. Тогда меня, думаю, оставили бы в покое».
Зато когда сочинение на тему «Лиля Брик и NN» имело под собой почву, ЛЮ никогда этого не отрицала. Она не стыдилась своих романов.
Лев Кулешов был талантливым кинорежиссером-но- ватором. В двадцатых годах он был в моде и его картины пользовались успехом. Те, кто интересуется советским кино, знают о «школе Кулешова». После войны я учился у него в институте, работал ассистентом на картине. Человек он был жесткий, нетерпимый, ироничный. Увлекался охотой, машинами, фотографией, собаками. Внешне он был эффектен, одевался на американский лад и обладал голливудской красотой.
Он примыкал к журналу «ЛЕФ», давно бывал в их доме. В 26-м году на даче в Пушкине он вдруг объяснился в любви Лиле, слова его упали на подготовленную почву — она давно на него поглядывала, — и роман их моментально вспыхнул. Он посвящал ей остроумные мадригалы на «папирусе», сделал ее красивый фотопортрет, золотую брошку по своему эскизу с изображением льва… Они вдвоем затеяли писать сценарий, который не удалось поставить.
Связь эта доставляла много горечи Маяковскому, вопреки утверждению Лили, что он любит ее много меньше и очень мучиться не будет. Нет, он мучился. Страдала и Александра Хохлова, жена Кулешова, известная киноактриса. ЛЮ говорила, что «Шуру остановили на пороге самоубийства, буквально поймали за руку. Из-за чего?»
Она пожимала плечами, считая, что жены тех, кому она отвечала благосклонностью, не имели права ревновать. «Что за бабушкины нравы?» Ее раздражала столь трагическая реакция оставленной жены, она хотела по- прежнему с ней дружить, вместе проводить время, «пить чай», чтобы не было никаких неприятностей. Так и на этот раз. Когда же роман кончился, все вернулось на круги своя — и проводили время вместе, и ходили в гости, и дружили всю оставшуюся жизнь. «Так разве я была не права?» — спрашивала ЛЮ.
В это время у Маяковского был роман с высокой красивой блондинкой Натальей Брюханенко. Знакомые ее звали Юноной. Она была редактором в Госиздате. Владимир Владимирович свою связь с ней не скрывал, имея серьезные намерения. Все могло кончиться семейным союзом. И что же? Когда они с Наташей были месяц в Крыму, он получил письмо от Лили, которая отсоветовала ему жениться. Она писала: «Пожалуйста, не женись всерьез, а то меня все уверяют, что ты страшно влюблен и обязательно женишься». Он послушался, и брак не состоялся, хотя окружающие и сама Наташа в этом не сомневались. Но они продолжали встречаться.
В 1926 году ЛЮ поступила работать в «ОЗЕТ» (Общество земледельцев евреев трудящихся). Вскоре начались съемки фильма «Евреи на земле», которые проводил режиссер Абрам Роом. Он пригласил ЛЮ работать у него ассистентом, и она поехала в Крым, где снимались еврейские земледельческие колонии. «Она была очень энергичной и заинтересованной, — говорил А.Роом, — тормошила Шкловского, который тянул со сценарием, выбивала откуда-то пленку. Я хотел пригласить ее работать на следующую картину, но она чем-то была занята, и мне было жаль».
Реношка
В 1927 году Лев Кулешов приехал на дачу в Пушкино на новом «форде». Это был чуть ли не единственный «форд» в Москве, и все с интересом рассматривали машину. Маяковский очень хвалил автомобиль, он вообще восторгался техникой, видя в ней залог будущего прогресса, хотя сам в ней понимал мало и управляться с ней не умел. Ему импонировали технические новинки XX века, и в одном стихотворении он предсказал, что «вечное перо», пишущая машинка и автомобиль станут рабочими инструментами писателя. Интересно, что бы он сказал, узнав про компьютер? Тогда он говорил, что «Пастернак любит молнию в небе, а я в электрическом утюге», образно, конечно, ибо никакая молния в утюге не сверкала — и тем не менее идея автомобиля с того дня запала, особенно в душу Лили Юрьевны.
Во время романа с ЛЮ Кулешов заезжал за ней, и они совершали прогулку по городу. В те идиллические времена было интересно просто кататься по Москве, авто были редкостью, еще процветали извозчики, которые шарахались при виде машин, и ни о каких заторах и пробках никто не имел представления.
Автомобиль стал темой разговоров Маяковского и Лили, было решено накопить денег, и Маяковский обещал подарить Лиле машину. Она стала учиться вождению, успешно сдала экзамен и получила права. Это оказалось легче, чем купить авто, ибо денег было немного, копить было не в их характерах и приходилось рассчитывать лишь на гонорары за границей. Тот же Лев Кулешов принес каталоги автомобильных фирм — «рено», «Ситроена», «Форда»; доступным оказался «рено», да и больше понравился. Лиля очень загорелась, она любила все новое, модное, передовое и удобное, она представляла себя за рулем. «Это будет очень современно», — записала она в дневнике. А Маяковский хотел ее порадовать, он всегда стремился выполнить любое ее желание, любой каприз — тем более теперь, когда любовь ее к нему охладевала, если не охладела.
В 1928 году он ехал в Берлин и Париж.
Сохранилась записная книжка поэта, с которой он ездил в тот раз. Это не та книжка, куда он заносил строки стихов. Другая — Лиля Юрьевна еще в Москве записала в нее поручения, которые обычно пишут жены мужьям, когда те едут за границу. Она была педантична, и все указано точно-точно.
«В БЕРЛИНЕ:
Вязаный костюм № 44 темно-синий (не через голову). К нему шерстяной шарф на шею и джемпер, носить с галстуком.
Чулки — очень тонкие, не слишком светлые (по образцу).
Дррр… — 2 коротких и один длинный. <«Дррр» — так тогда называли молнии-застежки.>
Синий и красный люстрин.
В ПАРИЖЕ:
2 забавных шерстяных платья из очень мягкой материи.
Одно очень элегантное, эксцентричное из креп-жоржета на чехле. Хорошо бы цветастое, пестрое. Лучше бы с длинным рукавом, но можно и голое. Для встречи Нового года.
Чулки. Бусы (если еще носят, то голубые). Перчатки.
Очень модные мелочи. Носовые платки.
Сумку (можно в Берлине дешевую, в K.D.W.)
Духи: Rue de la Paix, Mon Boudoir и что Эля скажет. Побольше и разных. 2 кор. пудры Агах. Карандаши Brun для глаз, карандаши Haubigant для глаз. <Все покупки в Париже помогала выбирать Эльза.>
МАШИНА:
Лучше закрытая — conduite interiere — со всеми запасными частями, с двумя запасными колесами, сзади чемодан.
Если не Renault, то на пробку. < Нарисована фигурка. >
