– Легко.
Юля, не теряя ни секунды и глядя в визитку, набрала мобильный Корсара, дождалась, когда он выдал приятную мелодию, резюмировала:
– Ну вот. Теперь – не потеряемся. Запоминайте. Только не «кисой». Юля Кравцова. О’кей?
– Договорились. А что написать вам на книге, Юля?
– Завтра и напишете. Надеюсь, после нашего… собеседования у вас появятся нетривиальные мысли и неизбитые выражения. Бай!
Она сделала пальчиками «оревуар», ее подруга Лека, хотя и не участвовала в разговоре, окинула фигуру Корсара одним взглядом, подмигнула, как старому знакомому, и ушла вслед за подругой, успев бросить:
– Мы очень прилежные ученицы. Но иногда – непослушные. – Улыбнулась застенчиво: – Будьте с нами построже…
– Насколько смогу, – смущенно пробормотал Корсар; смущенно оттого, что от стены, прикрывая собой пролом, как Александр Матросов – амбразуру вражеского дота, на него осуждающе взирала Стелла Леонидовна.
И только Корсар вознамерился сказать ей что-то утешительное, нет, не пригласить к себе, всякое благодеяние должно иметь разумные границы, а хотя бы предложить за свой счет заделать пробоину, как на него словно возникшим из небытия каменным Командором снова надвинулся седовласый:
– Дмитрий Петрович?
– Да?
– Меня зовут Иван Ильич Савельев, – произнес он, протягивая карточку. – Давно слежу за вашим… э-э- э-э… творчеством и рад, наконец, увидеть вживе.
Корсар бросил взгляд на визитку: «Президент фонда изящных искусств, профессор…»
– И чем же вам так пофартило мое э-э-э-э… творчество, профессор?
– Вы хотите казаться вульгарнее, чем есть?
– Да никем и ничем я не хочу казаться! Я такой, какой есть! Точка. Это вы заговорили о моем… э-э-э-э- э… творчестве, вот я и стремлюсь узнать причину вашей радости от лицезрения меня, как вы выразились, вживе…
– Соблаговолите подписать для меня ваш труд? – Он протянул книжку.
– Не соблаговолю. Вы ведь ее не читали!
– Читал. И очень внимательно.
– Да неужели?
– «Знаки», по вашему мнению, – это те же жесты, только зафиксированные в камне, металле, дереве, и передают понятные лишь посвященным знания не только непосредственно, но и сквозь века и тысячелетия. И вы дерзнули догадаться, что передают нам те или иные знаки. Это – всегда ценно.
– Вы считаете?
– Тот, кто умеет догадываться, имеет право на то, чтобы знать.
– Отлично. Давайте книжку.
Корсар отвернул лист, написал: «Профессору Ивану Ильичу Савельеву….», поднял глаза:
– А вы в какой области профессор, Иван Ильич?
– В разных. Я доктор биологических наук. Но специализация лежит скорее в плоскости биохимии. Органической химии.
– Изучаете грибы?
– Скорее вещества, что составляют живое… во взаимодействии… с другими веществами.
– Занятно, – пробормотал про себя Корсар. Дописал что положено: «…с добрыми пожеланиями» – и размашисто и неразборчиво расписался.
– Прошу.
– Завтра можно будет приобрести вашу новую книгу?
– Сделайте одолжение. Начало презентации в одиннадцать. Хотя… Как вы сказали? «Завтра» в этой жизни наступает не для всех»?
– Извините уж меня, бесполетного ученого червя, за такое ребячество… Зависть. К сожалению, я не вызываю искреннего внимания слабого пола.
«Ты еще крепкий старик, Розенбом!» – пронеслась в голове Корсара фраза из древнего мультфильма.
– Вы производите впечатление сильного человека.
– Это так. Но сие – не добавляет мне обаяния. А обаяние – качество куда более ценное, чем сила, и уж куда более редкое… Да, кстати…
Иван Ильич легко разогнул пятирублевик, свернутый намедни Корсаром из чистого озорства и каким-то образом оказавшийся у Савельева, подал Корсару:
– Деньги все-таки… Может, сгодится? – Кивнул на пробитую дыру в стене: – Только не говорите, что просто шутили. Таковое у психологов называется «эффект демонстрации».
– Да. Будем считать, это – риторический прием.
– Он вам удался… Я думаю, это самое меньшее, на что вы способны.
– «Каждый человек способен на многое, но не каждый знает, на что он способен», – отшутился было Корсар цитатой из «Бриллиантовой руки».
– Именно поэтому мне кажется, мы скоро встретимся вновь, – абсолютно серьезно ответил Савельев.
Он смотрел Корсару прямо в глаза, но вот Дима его глаз – ни цвета, ни выражения – рассмотреть не мог – дымчатая темень линз модных очков делала визави почти неузнаваемым.
«Стоит ему постричься, выкрасить шевелюру и одеться попроще – я его и не узнаю…»
Зачем Корсару узнавать случайного слушателя, почему он чувствует некую неосознанную не тревогу даже – беспокойство, но не то что сродни страху, тут что-то иное, чего нельзя даже объяснить… словно он общался… с кем-то… давно ушедшим. Корсару даже в уме неприятно было произносить слово «умершим».
Корсар скроил европейский жизнерадостный оскал «cheese» – эдакую вежливую, но непроницаемую броню от всех и всяческих попыток «надавать», «залезть в душу», кивнул насколько мог запростецки:
– Возможно.
– Вы хотели добавить: если Бог даст?
– Разве?
– Мне так показалось. Ну да: или – как Бог даст, или – как черт нашабашит… а – встретимся. – Савельев наклонил церемонно голову в поклоне, развернулся и ушел. Шагал он, как всегда, бесшумно.
– Странный субъект… Работает в вашем университете? – спросил он Стеллу Леонидовну, – дама во время разговора стояла тихохонько, как бы стараясь «не отсвечивать», превратиться в нечто неосязаемо- невесомое, вроде сухого осинового листка в школьном гербарии.
– Я его впервые вижу… – тихо произнесла она, словно переводя дух. – Веет от него чем-то таким… Даже не напряжением и не силой… или такой силой, какой не можешь противиться, потому что….
Стела Леонидовна поняла, что запуталась – в словах? чувствах? ощущениях? Она замолчала, скроила на лице подобие улыбки:
– Наверное, кто-то из родителей. Мы не препятствуем, в конце концов, у нас – платный университет и… – Помедлила, добавила: – Бандит, наверное. – Сложила сухо губки, поправилась: – В прошлом.
Корсару он бандитом как раз не показался. Даже в прошлом. Возможно, служивший в ГБ в те еще годы – он как-то привычно чуть «придавливал» собеседника, делая это почти интуитивно… Похоже – из борцов с «идеологическими диверсиями». И – что? Корсару уважать бы такого, только за что? Просвистели они идеологическую войну с «разлагающимся Западом» по полной, а потом – просвистели и страну! И прежде всего потому, что не смогли противостоять «кремлевским старцам» из Политбюро, которые еще в конце семидесятых по предложению Андропова программу постепенного изменения советского общества приняли, а вот исполнение ее – тихо похерили… И тогда каждый, кто поумнее, в Пятом Главном управлении стал тихохонько распахивать свою делянку…
А может, и не из Пятого, а из Одиннадцатого, курировавшего «техничку» и закрытые НИИ. Всяко может
