– Кажется, я – понял…
– Вот именно: «Грибница» – это еще и сообщество посвященных, которые могут воздействовать на сознание больших групп людей или отдельных индивидуумов – избирательно. Ни целей, ни задач, ни возможностей этих людей мы не знаем…
– А нам – оно нужно?
– Ну интересно же! Ты пойми… Тут… не про то… В древних обществах тогдашние алхимики…
– Помню. Золото из дерьма делали. – Буров хохотнул. – Только дерьмовое у них получалось золото, видно.
Буров скривился саркастически:
– Знаешь, что я тебе скажу, друг Корсар? Лет десять назад легенды о «мировом заговоре» еще будоражили умы; они и сейчас в каждом втором номере какого-нибудь «Оракула» или «Космоса и Вселенной», если не в каждом первом. Так что… Ты сам-то во все, что написал, веришь?
– Верю я в Бога. Обо всем остальном просто стараюсь догадаться.
Корсар, горячась, развернул книгу:
– Вот фотографии. Сделаны с фресок многотысячелетней давности в разных частях света. И – с более поздних – рисунков, картин, парсун… Ничего не замечаешь?
– Что-то у них с глазами… «И пьяницы с глазами кроликов «In vino veritas!» кричат». Владимир Маяковский, поэма «Хорошо!».
– Бурый, Маяковскому было хорошо по другому поводу!
– Да?
– А это – Александр Блок. «Незнакомка».
– Правда?
Буров иронично прищурился, продекламировал неожиданно сильно и выразительно, аккомпанируя себе рукой:
Буров замолчал, внимательно посмотрел на Корсара:
– Димыч, ты, по-моему, опять «уплыл…».
– Нет, здесь другое… Вспомнилась эта Ольга… Ведь я ее… где-то видел… вернее, даже не так: я ее откуда-то помню… И помню очень хорошо, зримо, как это блоковское стихотворение…
Корсар задумался на мгновение, тряхнул головой… Буров посмотрел на товарища как на закапризничавшего дитятю, вздохнул:
– Да не переживай ты так, пират. Завтра объявится эта ненаглядная, никуда не денется… – Напел, чуть фальшивя: – «Роман и есть роман, в нем все как надлежит…»
– Ты не понимаешь, Сашка…
– Да куда уж плотнику супротив столяра… Слушай, а что это за знак на некоторых рисунках? Похожий на греческую букву омега?
– Символ уробороса.
– Что за зверь?
– Пресмыкающееся. Мировой змей. Круг. Бесконечное множество бесконечно малых прямых, замкнутых в бесконечности.
– Бред.
– Тогда уж – бред мироздания. Бесконечно малая прямая – это точка, стремящаяся к исчезновению.
Корсар кивнул каким-то своим мыслям, плеснул обоим коньяку, выпили.
– «И сказал Господь Бог змею: проклят ты пред всеми скотами… и вражду положу между тобою и между женою… Оно будет поражать тебя в голову, а ты будешь жалить его в пяту…»[15] Это одна версия… А вторая – из книги Славяно-Русских Вед: «И в провал, в ущелье, в подземный мир по хотенью-веленью Сварожьему был низвержен Змей – повелитель тьмы».
– Ну раз низвержен, так и – пес с ним…
– Не пес… – с нетрезвым упорством возразил Корсар. – «Вслед за Змеем в царство змеиное все низринулись силы черные…»
– И заниматься ими будут работники серпентария. Хватит бредить. Спать пора.
– Сашка… ты ухватил самую суть книги… ты понял…
– Слушай, ученый… Четвертый час. Скоро светать начнет. Давай все-таки по крайней и – баиньки?
Огонь в камине догорел; редкие угольки переливались малиновым, подернутые тонкой патиной сгоревшего пепла.
Глава 10
Перелет частным бортом в Польшу прошел быстро. Как и поездка по словно выглаженной дороге; автомобиль остановился у ворот, они автоматически отъехали в сторону. Автомобиль припарковался в длинном ряду подобных – дорогих, породистых иномарок.
На едва различимом ветерке вяло плескался польский флаг рядом с американским. Ивана Ильича Савельева и бывшего с ним рядом худощавого парня в темных очках встретили и препроводили в здание, оказавшееся большим залом, представили как Гарри и Джона двоим мужчинам и даме лет тридцати.
Мужчины тоже представились Смитом и Джексоном. Смит был высок, скуласт, коротко стрижен; пшеничного цвета волосы обильно помешались с сединой; ему было явно за шестьдесят; костюм сидел как влитой, но было очевидно, что ему привычнее военная форма; холодные голубые глаза смотрели безо всякого выражения на Савельева и его спутника, лишь обязательная улыбка при знакомстве и символическом рукопожатии. Джексон явно был латиноамериканцем по происхождению, был он моложе, гибче; темные глаза смотрели весело, но за веселостью этой тлела привычная неприкрытая угроза – всем в этом мире, а может, и самому миру. Савельев только усмехнулся про себя. Молодость, глупость… Дама представилась как Джейн.
Зал был устелен татами; но он вовсе не походил на обычный спортивный зал – скорее на цех какого- нибудь захолустного, заброшенного завода. Огромные металлические стропила поддерживали высокую крышу; поверху проходили и коммуникации – лесенки с перилами и монорельсы; там же были укреплены и прожекторы, заливавшие центр зала почти бестеневым галогенным светом.
Иван Ильич Савельев с этими троими расположился за столиком на балюстраде, опоясывающей зал- цех. Его помощник удалился.
По всей балюстраде – так же, группками, расположились господа и дамы, предвкушая древнее как мир, но по-прежнему изысканное и волнующее зрелище – как люди будут убивать людей.
Сначала, как и в любом шоу, прошел «разогрев» публики. Бойцы попарно и группами, обряженные в античные туники, азартно избивали друг друга, с треском ломали конечности… Крики, вой боли и страха… Кровь…
Но… Присутствовал рефери. Он давал знак молодцам в униформе, стилизованной под тигриные шкуры, команду, и они уносили отключившихся. А победитель или группа победителей срывали жидкие аплодисменты.
Постепенно публика подогревалась спиртным, заводилась, и вот – настал черед настоящих первых гладиаторских боев…
Звенели мечи, доспехи, с треском ломались кости и рвались сухожилия, порою кровь фонтаном била из напряженной боем взрезанной артерии, но никто не спешил остановить, позвать на помощь… Как в римском Колизее, поверженный лишь протягивал руку к публике с мольбой о пощаде и получал или надежду на жизнь, или – быструю смерть.
