притворился, что засыпает. По крайней мере, ему было приятно опустить сиденье и почувствовать себя туристом, то есть существом необязательным и проходящим, который может и природой насладиться, как захочется, и нагадить – где придется. Природа. «Хорошо быть кисою, хорошо собакою, где хочу – пописаю…» Ну и так далее. Не, поэзия не всегда далека от жизни. Иногда – рука об руку.
Корсар потянулся, сладко зевнул, как некогда в юности, в грибном и рыбном Подмосковье он зе вал, отсидев с удочкой зорьку и мирно готовясь почивать. Впечатление леса, недальней реки, деда в лодке- плоскодонке – с удочкой, в длиннополом плаще и широком соломенном капелюхе – все это было столь явственно, что казалось единственной реальностью, явью на земле. Особенно после всех болезненных и искусственно ярких событий ночи.
А еще и внезапно налетевший летний дождик редкими каплями забарабанил по листве и по крыше машины, и Диме даже подумалось, что хорошо бы – прошел, освежил все: листву, улицы, скверы, прибил пыль и – пусть бы снова солнышко, теплое, но не жаркое, родное.
И Корсару подумалось, что хорошая погода воспринимается всеми как само собой разумеющееся, плохая же большинством граждан, особенно в выходной, – минимум как несправедливость, вызов нравственности, общественному и государственному строю! Максимум – как предательство взбесившейся стихии, чужой и чуждой и человеку, и человечеству! Удивительное в том, что на нашей крохотной планете люди воспринимают и ее саму, и все на ней – зверей, птиц, насекомых, людей другой расы и цвета кожи, и всё, что вокруг: планеты, звезды, галактики, даже само Солнце – как вещи и явления враждебные и вредные, от которых нужно непременно спрятаться, затаиться, защититься.
А лучше всего – избавиться! От солнца и звезд, ветров и стихий, глубоких морей и штормовых ветров, жары, холода, снега… А еще – от всех не похожих на нас: клыкастых, хвостатых, когтистых, лысых и длинноволосых! Узкоглазых и длиннохвостых не забыть! Безобразных и не соответствующих стандарту толерантности и терпимости: этим сразу камень на шею и – в воду! Или лучше – в огонь! А еще лучше – в землю. В шахту голубчиков: связанных попарно и тепленьких, чтобы летели километра три-четыре в гулком пустом пространстве, где теряются и крик, и даже сам смысл его! Падать, замирая от ужаса и мрака, пока плоть мокрым зловонным комком не вобьется в жесткую, как вздыбленный наждак, землю, никогда не бывавшую на такой глубине почвой… Только – «выработкой»! В нее негодяев вгонять, в самую преисподнюю! И – спрашивать стоящих у края: будешь терпимее, паскуда, будешь толерантнее? То-то. Но – поздно. Лети, птица наша… Вперед и вниз!
…Что-то черное и зыбкое клубилось перед взором Корсара и – пропало; напротив, мягкий, серебристо- сиреневый туман начал обволакивать сознание. Говорят, когда человек только засыпает либо, напротив, еще не проснулся, разум и все существо его находится в особом состоянии между сном и бодрствованием, когда возможны как любые провалы, так и любое озарение, любое открытие, любое чудо…
Корсар спал. И видел кубок, наполненный до краев рубиновым вином, и то, как он пьет из этого… кубка, проливая гранатовые капли на драгоценное кружево воротника… И еще – слышал голос одного из двоих, что сидели у стены за уединенным столиком…
– «Человек, одетый в черном, учтиво поклонившись, заказал мне Requiem и скрылся, – тихо говорил один из них, худощавый. – Сел я тотчас и стал писать – и с той поры за мной не приходил мой черный человек; а я и рад: мне было б жаль расстаться с моей работой, хоть совсем готов уж Requiem. Но между тем я…»[35] А вокруг – уже пировали вовсю, и вино лилось из бочки упругой и алой как кровь струей, в подставленную широкую чашу, и все – дворяне и стражники, студенты и воры, простолюдины и проститутки, подмастерья и девки, и все – пили из чаши, и – смеялись невпопад, визжали, падали, плакали, ласкались, спали…
– «Мне совестно признаться в этом… – продолжал худощавый. – Мне день и ночь покоя не дает мой черный человек. За мною всюду как тень он гонится. Вот и теперь…»[36]
– За мною всюду как тень он гонится. Вот и теперь… – отчетливо повторил Корсар, открыл глаза и понял, что сон ушел. Если вообще это был сон…
И – пришла грусть. Вместе с популярным напевом Джо Дассена, вместе с воспоминаниями обо всем, что уже не сбылось и никогда не сбудется в быстротечной его жизни…
– «Где же ты и где искать твои следы, как тебя зовут – никто не может мне подсказать…» – тихонько напел Корсар вслух и – замер.
Прямо перед капотом машины стояла Ольга – вся затянутая в черную кожу; шлем покоился на сиденье, а вот в объемистом кофре на багажнике мотоцикла могли поместиться и собранная ВВС, и маузер с обрезом трехлинейки, и даже пулемет «кехлер-и-кох» – в очень даже удобной комплектации…
«Хочешь, стану я твоей тенью, разорву любых цепей звенья…»
– А у тебя тут уютно, – сказала Ольга, открыв дверцу и присаживаясь в машину рядом, оглядывая ветви, занавесившие салон со всех сторон света.
– Я старался. Хотел пирамидальные тополя насадить, но остановился на ясенях. Хорошо получилось?
– Отменно. Спал?
– Наверное.
– Я тебе снилась?
– Увы…
– «Увы – да», или «увы – нет»?
– Увы – нет.
– Что-то у тебя с либидо[37] не так. Может, к доктору?
– К доктору? Мне казалось, прошлая ночь…
– И что нам только не кажется ночами… – Ольга улыбнулась, произнесла грустно: – А ты… словно уже отсутствуешь… в этом мире. Помнится, ты ездил поговорить. И – как? Что предложили?
– Партнерство. Во имя мира. Вот только партнер – подвел.
– Что так?
– Приказал долго жить.
– Ты его…
– О нет. Он было решился поведать мне… нечто. Но… как в песне поется: «Вот пуля пролетела и – ага…» Застрелили. Из снайперской бесшумки. Такие дела.
– Это был «Сальери»? Фатально.
– А я о чем? Дальше – больше. Его «ближние» тоже полегли: четыре человека в двух «роверах». С фейерверком на «поле битвы».
– «Фейерверк»? Это еще зачем?
– Загадка мятущейся души снайпера. Может, он любит, чтобы подопечные уходили из жизни не просто легко, но еще и – красиво! Эстетично! Празднично!
– То есть – это был тот же снайпер?
– Думаю, да.
– Расстояние?
– Метров сто пятьдесят – двести. Убойное.
– Ты… его видел?
– Нет. Но… чувствовал.
Ольга закурила, кивнула каким-то своим мыслям:
– А что еще ты чувствовал?
– Страх.
– И только?
– Мало? Как в кино: «Вот пуля пролетела и – ага». Хорошая такая пуля, титановая.
– Не заводись…
– Рельс с четырехсот метров пробивает! Прикинь!
– Откуда ты это знаешь? Про рельс?
– Оля, лучше спроси – зачем?
– Зачем?
– Раньше я думал, что мне так жить интереснее.
