себя, а чтоб тебе хорошо было. Вот ты и вырос совестливый. Добрые родители были.
— Добрые.
— В том и беда: как сиротой остаешься, понимаешь: никто уже тебя не будет любить всякого и просто потому, что ты есть. Только ты не горюй, сынок. Добрые — они кроткие, неприметные, а дела их живут после долго. И в тебе жить будут.
Злые — те на виду: они и силу, и роскошь свою выказывают, и души нестойкие тем в смуту приводят... И словечко какое сейчас в моду вошло: «крутой»! Не «бедный», не «богатый», не «добрый», — в тех словах и «беда», и «добро», и «Бог» слышатся, а в этом что, в «крутом»? Неподступность одна, словно утес какой заброшенный да Богом забытый, откос, с которого падать — легче легкого. — Женщина вздохнула. — Ты знаешь чего, парень, ты скрепись. Да дело делай. Дело, я чаю, есть у тебя?
— Есть.
— А родители на тебя смотреть будут да радоваться.
— Смотреть?
— А то. Это они для тебя умерли, а для Бога — живые. — Женщина перекрестилась. — И знать о том людям дано, чтобы эту жизнь по совести жить.
Ладно, заговорила я тебя. А пойду-ка я тебе яишенку поджарю. Ты стопочку выпей, а заразой этой все ж шибко не завлекайся: облегчения она не дает, только мгу на душу ложит, хуже морока, вот в нем, в том мороке, точно пропадешь. Когда теряешь близких — это как яма холодная, уж я знаю, только водкою ее не согреешь. Ты, милый, по сторонам оглянись, людей добрых рассмотри. Их много, живых.
Женщина скрылась в подсобке. Олег посидел немного, двумя глотками допил кофе, оставил на столике деньги и вышел прочь.
Глава 2
Олег прошел с полквартала к автостоянке. Рядом с будкой охранника припаркован дорогой, престижный автомобиль. Гринев открывает замок, усаживается, плавно трогает. И — словно попадает в другой мир: здесь легкая прохлада кондиционера, хорошая джазовая музыка; здесь все упорядоченно, все — на своем месте, каждая деталька блестит; город, отделенный тонированным стеклом, остается словно в другом мире, в другой галактике. По крайней мере, он выглядит таким.
Автомобиль мчит к центру на огромной скорости, обгоняя зазевавшиеся авто, сопровождаемый возмущенными гудками клаксонов. Гринев замечает девушку у тротуара: стриженый пытается затащить ее в большую иномарку, та сопротивляется, но с каким-то совсем обреченным покорством, бросая безнадежные взгляды по сторонам. Видно, ловила «мотор», и тут — такое «везение»... Редкие прохожие спешат мимо, лишь ускоряя шаг.
Гринев тормозит резко, подруливает, выскакивает из автомобиля, бьет парня по руке, освобождая девушку.
— Зря ты это, ботаник... — скорее удивленно, чем зло начинает тот и смолкает: удар Гринева молниеносен и совершенно не эффектен, даже незаметен со стороны, но парень мешком оседает на асфальт. Двое его товарищей вываливаются из машины, озадаченно смотрят на опавшего сдутым мячиком компаньона, на автомобиль Гринева, потом на него самого. Ярость Олега словно завораживает их.
— Ты кто? — спрашивает один.
Не говоря ни слова, Гринев достает портмоне, выбирает из разноцветных визиток одну и оставляет под «дворником» на лобовом стекле. Энергично кивает девушке: , — В машину!
Та послушно садится на переднее сиденье, они отъезжают; в зеркальце заднего вида можно заметить, как один из пацанов пытается привести в чувство упавшего, а другой осторожно извлекает из-под дворника дорогую визитку и изучает ее так, словно она отпечатана на суахили. На кусочке картона — оскаленная медвежья морда, тисненая надпись «Медведь» и номер телефона: 03.
— Куда тебя подвезти? — спрашивает Олег у девушки совершенно равнодушно.
— На Сретенку, — отвечает та автоматически, все еще находясь в некотором оцепенении. Олег кивает. Девушка красива, но Гринев, похоже, даже не замечает этого.
Москва за окном — величественная, суетная, несуразная, отгороженная сейчас тонированным стеклом автомобиля, мягкой мелодией, льющейся из динамиков стереосистемы, уютом салона — нереальна, как декорация из другой жизни.
— Почему ты полез? — нарушает затянувшееся молчание девушка.
— Полез? Куда? — Сосредоточенный на своих мыслях, Олег не сразу понимает вопрос.
— Заступаться за меня.
— Я мужчина.
— Никому сейчас не нужны чужие проблемы.
Гринев только пожимает плечами.
— Знаешь, один мой приятель любит повторять: если это твоя война — воюй, если не твоя — отдыхай, — произносит девушка.
— Он не прав.
— Разве?
— Чужой войны не бывает.
Они снова едут в молчании, только музыка.
— Ты кажешься очень холодным, — тихо замечает девушка.
Олег слегка кривит губы, произносит, как ему кажется, иронично, но получается горько:
— «И эти черные одежды скрывают сущее, живущее во мне: оно с судьбой отвагою играет, а маскарад — со мною умирает».
— Чьи это слова?
— Бредни одного принца, так и не сделавшегося монархом.
— Почему?
— Он не хотел править. Власть — это одиночество.
— Любое первенство — одиночество. Ты ведь хочешь быть первым?
— Да.
— Почему?
— Выбора нет.
— Разве? У людей всегда...
— Его нет для меня, — обрывает ее Олег. И снова они едут в молчании.
— Нет, ты не холоден, — тихо произносит девушка. — Ты непреклонен.
Одержим. Это страшит.
— Может быть. — Олег припарковывает автомобиль к поребрику. -Ты приехала.
Девушка обиженно складывает губки, на лице ее разочарование борется с любопытством, она немного медлит, возможно рассчитывая на знакомство... Наконец распахивает дверь, спрашивает:
— А все-таки... кто ты такой?
— Друзья называют Медведем, — устало отвечает Олег.
— Друзья? А они у тебя есть?
Двое сидят в зашторенном глухими портьерами кабинете.
— Проект пора запускать. Вы готовы? — спрашивает хозяин.
— Да.
— И уже подумали над кандидатурами?
— В покойники?
— Вряд ли шутки пока уместны.
— Разве это шутка?
— Итак?
— Подумал. — Тонкая рука с длинными ухоженными пальцами кладет на стол несколько фотографий Гринева и резюме.
Глава 3
Гринев въехал на тротуар, запарковал машину в совершенно неположенном месте, вышел, хлопнув дверцей. Поднес к уху сотовый:
— Иваныч? Машину забери на Сретенке. На Садовом пробка, я на метро, так быстрее.
