— Что происходит, Бодухин? — спросила она, приподняв тонкие брови.
Парень молчал. Глаза его, мутные, блеклые, казалось, не видели ничего. Аля испугалась, что сейчас он ударит и эту женщину, ударит страшно, на излом. Но…
Глаза его чуть изменились, словно сработал переключатель, стали вдруг не то чтобы испуганными, но какими-то заискивающими.
— Да вот, с подружкой разбираюсь.
Волосы девочки он отпустил, но схватил за шиворот платьица так, что оно едва не треснуло, и выпускать не собирался.
— Странная у тебя любовь… — насмешливо произнесла женщина.
— А чего она… — гыгыкнул Миша. — Ладно, мы пойдем.
Ждать Аля не стала. Ребром сандалика быстро ударила парня по голени, хватка ослабла, она рванулась, платьице треснуло; кусок остался в руке увальня, а девчонка нырнула под руку женщины, в проем растворенной двери.
— Ах ты…
Парень озверел от боли, метнулся следом, но женщина перегородила собой проход:
— А тебе, Бодухин, туда нельзя. У меня ребенок маленький…
— Да она!..
— Нельзя. Карантин. Ты понял? — Женщина произнесла еще раз раздельно, по складам:
— Ка-ран-тин. Лицо Бодуна побелело, рот ощерился.
— Ну ладно, Сергеева… Когда-нибудь ответишь. Не все твоему крутому резвиться… Как-нибудь и мы порезвимся…
— Что? — жестко и коротко спросила женщина, снова чуть приподняв тонкие брови. — Что передать Евгению Владимировичу?
— Ничего. Это я так. — Парень развернулся и загрохотал ботинками вниз по лестнице. Дверь закрылась.
— Чего, Настька обломала? — встретил его внизу Гнутый.
Огромный сбитый кулак со стремительностью пущенного из катапульты булыжника раздробил Гнутому лицо; тот влетел спиной в стену, сполз на пол и затих.
— Пасть разевать он будет… — в сердцах произнес Бодун. Крикнул:
— Муха!
Корзун, старавшийся слиться со стенкой, дабы самому не попасть под горячую руку, объявился мигом и застыл в выжидающем и смиренном молчании.
— Смотайся за водярой, принеси пару пузырей. Пошел!
— Я мигом! — отозвался парниша и, чуть согнувшись, потрусил к магазину. Перечить Бодуну, когда его обломали, нельзя. Он и так-то бешеный, а сейчас… Хорошо полтинник в заначке есть, на пару пузырей хватит. И на закусь останется.
Бодухин вышел из подъезда. Обе девки сидели на лавочке тише воды, ниже травы.
— В подвал обе, живо! — велел парень.
Сейчас он оттянется с этими, а русоволосая… Ее он еще достанет. Ох как достанет! Обеих, эту кралю рыжую тоже! Карантин у нее! Он ей покажет карантин!
Дайте срок!
Бодун глубоко вдохнул чуть спертый, пахнущий мокрой кожей воздух подвала.
Щелкнул выключателем, зажглась тусклая лампочка, освещая шведскую стенку, два истертых мата, дощатый стол, промятый до пружин диван. Прикрыл за собой дверь.
Девки глядели на него приниженно и преданно.
— Ну что стали?! На колени обе! И — ползком ко мне! — велел Бодун, уселся в продавленное кресло, прикрыл глаза, ожидая, когда ловкие девичьи руки расстегнут брюки и освободят ставшую горячей и упругой плоть…
…А Глебова проскочила комнату стремглав, ничего не видя перед собой.
Остановилась лишь в самой дальней, в детской, словно вдруг налетела на невидимую стену, вдохнув запах молока и еще чего-то, что называется уютом и домом, что, она помнила, у нее тоже было когда-то… Ноги разом ослабли, девочка села на пушистый коврик, сжалась в комочек, закусив руку, чтобы рыданиями не потревожить спящего в кроватке малыша…
Настя Сергеева подошла и села рядом. Погладила девочку по голове, та разревелась пуще. Настя только вздохнула. Она была далека от философических обобщений о жестокости мира, просто дала девчонке выплакаться, гладила по худеньким плечам и приговаривала тихо: «Ничего, ничего, все пройдет…» А Аля повторяла и проторяла, поскуливая: «Все равно, все равно я никому не нужна… Никому в целом свете…»
Потом Настя поила ее чаем с малиновым вареньем…
Глава 4
Лена открыла глаза, посмотрела вокруг. Настя сидела в кресле и читала журнал.
Подняла голову, уловив движение:
— С добрым утром, дорогуша. Ты ушла в сон, а будить я тебя не стала.
— Никто не звонил?
— Не-а. Я телефон выключила.
— И в дверь тоже не звонили?
— И в дверь тоже.
Лена села на диванчике, мотнула головой. Внезапно лицо ее потемнело, словно она вспомнила что-то очень неприятное, плечи опустились, губы сложились в скорбную гримаску… Настя подумала: какая же Алька все-таки еще пацанка, но вслух произнесла:
— Не киснуть! А ну под душ!
— Под душ?
— Живо!
Настя быстро схватила подругу за руки, сдернула с кровати, подтолкнула в сторону ванной. Девушка включила воду, сжалась в комочек: горячую по эту пору всегда выключали. Потом привыкла, подставила лицо под струи…
— Будет! — скомандовала Сергеева, появляясь с жестким вафельным полотенцем. — А то ангину заработаешь! Вытираться, быстро! И приоденься, это тебе не подиум — нагишом шастать.
— А там никто так и не шастает.
— Тем лучше.
Когда Лена появилась в толстом махровом халате, в комнате стоял густой аромат только что сваренного кофе. Две чашки дымились на маленьком столике.
— Роскошно… — Лена глотнула, обожглась, стала пить медленнее.
Настя прихлебывала свой, внимательно наблюдая за девушкой. Терпеливо ждала, пока та прикончит чашку, сходила на кухню, долила из джезвы до краев. Лена взяла сигарету, закурила.
— Что случилось, Аленка? — спросила Настя. Взгляд девушки снова потух, выражение лица стало жалобным, но губ она не разомкнула, продолжая молчать.
— Глебова, ты же знаешь, я не отвяжусь, я настырная! С моей лучшей подругой происходит черт-те что, она пьет как последний извозчик, и ты думаешь, я стану такт проявлять? Алька, что случилось?
— Самое плохое.
— Да?
— Сашка меня предал.
Настя постаралась сделать лицо безразличным, посмотрела в окно:
— Что, к какой-то еще девчонке в койку залез? Или в свою затащил? Нашла из-за чего переживать! У мужиков это бывает куда чаще, чем мы можем даже себе представить. — Помолчала, добавила:
— Да и с нами такой грех нет-нет да и случается. Если бы лишь это… Тогда что?
Он меня выставил, — хрипло произнесла Лена. В смысле — решил расстаться и сделал это… таким «джентльменским» образом? Вот коз-зел!
— Да нет… Я пришла к нему… Я пришла к нему отсидеться, сказала, меня преследуют…
