Разлили, выпили не чокаясь.
Парадоксы войны… Те пацаны, что, воевали в Афганистане, стали у нас «афганцами», эти – «чеченцы»… В Таджикистане – тоже война… Кто возвратится оттуда – «таджики»?.. И снова соберутся все – «абхазцы», «тбилисцы», «вильнюсцы»
– в новый «Союз нерушимый»?.. Бред.
Парень погиб в последний день. В последнем наряде. Не приказали ведь – попросили…
Каждый, кто воевал, знает: с людьми в день гибели творится что-то странное… Одни – полны энергии, безудержно, беспричинно говорливы, другие, наоборот, – замкнуты и неразговорчивы. Не к месту вдруг что-то начинают вспоминать или просто суетятся, делают ненужные и необязательные вещи – начищают бляху ремня, ищут что-то, не зная даже, зачем и для чего… А у некоторых – полная и бесшабашная эйфория, ощущение собственного бессмертия!..
Предсмертное беспокойство…
Опытные командиры всегда замечают такое состояние бойца и именно в этот день парня в бой или на задание не берут. Одно «но»…
…Если у командира есть возможность выбирать.
У солдата такой возможности нет никогда.
– Значит, мать, говоришь, жить совсем невмоготу стало? При Борисе-то? – спрашивает Ларин.
– Да нет. Я же говорю, ничего… Кабы не та война… А молодым, тем лучше, это уж точно.
– Лучше?
– А вот внука возьму… Сын мой с невесткою, как времена меняться стали, скрепились, но ничего, работают. А внучок – тот головастый. Сначала в область уехал, у сестры как раз жил. Устроился аж на телевидении техником каким-то, ну что программы монтируют. Получаться у него стало, в Москву переехал. Сначала, понятно, победствовал – знакомств у него никаких особых, а там – закрепился.
Деньги хорошие получает. Приезжал – худющий, что жердь в заборе, хвост какой-то дурацкий себе заплел – мода, говорит, такая, а сам веселый. Работы, говорит, хоть отбавляй – да только искать ту работу нужно, какая по душе…
А раз по душе – и погонять не надо, и заработаешь хорошо: нравится ведь. Мы как привыкли? Пошел на службу, пришел со службы, хорошо ли, плохо ли – получку получи!
– Вот опять завираешься, Карповна! Что ж, люди, по-твоему, спустя рукава трудются? А огороды те взять? – заерзал главред.
– Да не о том я, Василь Игнатьич… Раньше – хоть семи пядей во лбу будь – никуда ты не прорвешься… Везде свои обсели…
– А сейчас – не так, что ли?
– Не так. Коль хорошо работаешь, да специальность освоил, да не ленишься, – держутся за тебя. Потому – прибыль от тебя хозяину.
– Не надо мне хозяев никаких!
– А когда оно было, без хозяина-то? Председатель в колхозе, если хозяин был, так при нем и люди справно жили. Секретарь в райкоме, если не лизоблюд, а заботливый, – тоже хорошо. И стране хозяин нужен.
– И я про то… Вот при Сталине…
– Нет, Игнатьич… При Сталине люди дрожмя дрожали, не хозяин он был – вроде как в чужой стране царствовал.
– А войну выиграл!
– Войну люди воевали, солдаты. А без Сталина, глядишь, столько народу не положили бы…
– Сейчас лучше, да? И тащут, и тащут… При нонещних-то! Скоро в лес за грибами не пойти – сеткой огородют, напишут: «частная собственность» Штейнберга какого ихнего, и охрану выставят – не суйся! Свергать их надо, правителей таких!
– Карповна… А за кого все же проголосуют? – спрашиваю я.
– Люди, они привычкой живут… За коммунистов. Да… И власти областные и районные – за них.
– Да сколько тех властей…
– Знаешь, Владимирыч… Я тридцать лет в комиссиях, по выборам-то.
Только… Ты это в газетке своей не прописывай…
– Не буду.
– Ну вот. Знаешь, был раньше председателем Коренев, заврайоно. Еще при Брежневе да при Черненке… Так у него голосовали за не девяносто девять и девять десятых, а сто пять процентов избирателей!
– Как это?!
– А «открепные»? Уразумел?
– Нет сейчас открепных.
– Знаешь, как по селам голосуют? Как все! За кого люди, за того и я… А то бабка придет или к ней пойдут, так она спросит просто – за кого? Или: «Милые, при ком пенсию давать станут?» Вот тебе и все голосование! Да и обижен сильно народ на власть…
Карповна права – обижен. И еще… В России никогда не голосуют за, всегда – против. В девяносто первом не за нынешнего президента горой встали – против прежнего!
– А там – районные комиссии, областные… Да и по местам – те бюллетени, какие незаголосованные останутся, в комиссии пометят как надо да в ящик и сунут!
– А наблюдатели?
– Все ж свои, наблюдатели те… Что они, с Луны прилетят?
– Ну а если принципиальный какой объявится?
– Не уследить ему… Да и власти – как? Наметют в Велереченске районы, где избирателей числом поболе, да там и смухлюют.
– А вы – будете?
– Честно? Нет. У нас и так за коммунистов.
– Демократы те масонские опостылели народу, – грозно подытожил Игнатьич.
Вторая бутылка почата давно, выпили еще по одной. И – тоскливо как-то на душе, невесело… Вырос я при коммунистах. И отчетливо помню ощущение ватной стены вокруг, в которой вязнешь, вязнешь…
Василий Игнатьич сильно засмурел. Карповна, и та то ли устала, то ли что…
– Знаете, мужики, не о том вы все думаете и говорите не о том… И делаете не то… Не важное все это…
– А что важно?
Карповна улыбнулась краями губ, пригубила стопку и запела неожиданно чистым и сильным голосом:
Заночевали мы с Лариным там же, в школе.
Утро выдалось ясное и морозное. Центр Пречистого сиял изморозью на ветвях, чисто выметенными дорожками сквера…
В центре сквера на свежевыбеленном постаменте выкрашенный бронзовкой Ильич… Указующая рука – в сторону Москвы… Ну что ж… И ехать удобно – по ровной и гладкой, как недостижимый горизонт, дороге, построенной на чернобыльские «гробовые»…
А на взгорке, рядом с выстроенной в прошлом веке городской управой, уносилась в высокую синеву неба островерхая колокольня. Сама церковь – красного кирпича – сложена где-то в конце прошлого века умело и добротно, на века. Вот только…
Двери заколочены досками. Наглухо.
Глава 11
В шесть утра Дэвид Брэг проснулся. С трудом разлепил опухшие веки, приподнялся, поморщился от неожиданного головокружения и тошноты. Прошел на кухню, нашарил в шкафчике аспирин, принял сразу четыре таблетки, вытащил из морозильника банку колы, открыл, заглотал, обжигая ледяной водой горло…
