добрался-таки до Покровска – любопытство разобрало.
– Любопытство губит кота.
– А я не кот. Я – лев! Особенно когда в гневе! – Я снова закрыл глаза, переводя дыхание, сдерживая ярость. – Ладно, проехали. Как только я объявился в Покровске, меня стали показательно долбать люди Филина. После кризиса он остался единственным претендентом на «клад». И твоя задача была проста как яйцо: выхватить пойманную рыбку из рук добытчика! И у тебя даже человек продвинутый нашелся – тот самый новый начальник Покровского УФСБ! И – повод для вмешательства силовых структур УФСБ в разгром неизвестных пришлых: это их снайпер завалил Смотрящего по Покровску, Козыря! Главное, что действия Филина и твои были санкционированы высокими, но разными чинами! Но Филин был слишком близок к успеху, его операция вышла на завершенку, и калифорнийский патрон дал тебе указание замереть и не отсвечивать. А тут еще и Дедушка проснулся не ко времени и поменял «рыбок» в аквариуме! Всех. Поле битвы, как о том мечталось, досталось бы мародерам, если бы не иракский конфликт, не «сеточка» Системы над Объектом… Но я, я перехватил «рыбку» у Филина, я спровоцировал нарушение Системы и – ушел под лед чуть раньше, чем опустилась «завеса»! Кто не рискует, тот не пьет шампанского.
Я перевел дух. Продолжил насмешливо:
– И что ты имеешь теперь вместо вожделенных миллионов? Невыполненные обязательства перед калифорнийским боссом и липкий страх перед здешними силовиками, которые копают, уж будь уверен. И какая разница, кто тебя замолотит вскорости, твои американские друзья или российские недруги?.. Разумеется, вместе с бультерьерами. – Я кивнул на стоящих по бокам убивцев. – Так надежнее.
Кулдаков сидел замершим сфинксом. Разлепил толстые губы:
– Складно сочиняешь. Доказательства?
– Существования товара?
– Да.
– А ты стал деловым.
– Я всегда им был.
– Жаль. – Я вздохнул искренне. – Итак, доказательства… Как же без них? Сейчас нарисуем. Или ты считаешь меня самоубийцей? Как справедливо говаривал дедушка Энгельс, террор – это не господство людей, способных внушать страх, это, наоборот, господство насмерть запуганных людей! И ты сидишь сейчас в своем особняке как сдрейфивший барсук в норе; по правде сказать, я к тебе и не сунулся бы, но что делать с таким товаром, который может купить только один человек в мире? Или два? И по улицам эти двое запросто не ходят даже в Америке! Нет, пора покидать съехавшую с резьбы родину и линять на гостеприимную чужбину. Сумма сделки стоит того.
– Ты не можешь знать…
– Прекрати, Ника! Здесь не обязательно быть компьютерным гигантом, здесь важно иметь представление о принципе! Я, может, думаю плохо, а соображаю хорошо! Для патрона в Штатах товар стоит миллиарды, для нас с тобой – ничего, пшик! Но патрон легко выплатит несколько десятков, а то и сотен миллионов зелененькими, чтобы получить товар, чтобы сэкономить свои миллиарды, чтобы превратить миллиарды в десятки миллиардов! Простой арифметический расчет!
Ну наконец-то! Заплывшие жиром глазки Ники Кулдакова подернулись поволокой алчбы и азарта.
– Доказательства! – почти выкрикнул он.
– Бумагу! Я не мастак в ваших компьютерных игрушках, но эту штучку я запомнил намертво, сейчас я тебе ее нарисую! Элементик, фрагмент, но умному достаточно! А тебе, компьютерному чудиле, и подавно. Как говорят в Одессе, разуйте глаза: мы имеем тот товар, который вы хочете! Бумагу, я сказал!
Ника послушно двинул мне листок, я вынул «паркер», сдернул колпачок, произнес победно и не менее азартно:
– Смотри!
Это последнее восклицание относилось не только к завороженному мельканием мнимой изумрудно- долларовой зелени Кулдакову, но и к двум обалдуям, послушно торчавшим у меня по бокам; эти могли иметь не столь радужное воображение, но на неожиданно-победное «Смотри!» все люди реагируют одинаково: таращатся во все глаза! Я зажмурился что было сил и надавил пером на бумагу. Вспышка была ослепительно белой, как плазменный вихрь! Каждый, кто видит такую, не только слепнет на последующие пять минут, но и получает нешуточный шок!
Почувствовал сквозь сомкнутые веки угасание белого пламени, вскочил и – одним движением, с хрустом, загнал ручку, зажатую между пальцами наподобие стилета, в глаз телохранителю слева! Ручка вошла полностью, мужичок дернулся в смертной конвульсии, а я уже запустил ему руку под пиджак, выдернул из кобуры пистолет и рукояткой приложил в переносицу второго; тот упал на четвереньки, я повторил удар сверху вниз, раздробив затылочные кости. Мертвое тело тяжело осело набок.
Ника Кулдаков сидел в стопоре, моргая невидящими глазами, шарил-сучил ручонками по столу. Я подошел к нему тихонечко, упер ствол пистолета в висок, прошептал нежно:
– Ну что, сучий потрох, доигрался в денюжки? Ты, кусок дерьма, подумал хоть на миг о Диминых дочках? О Тамаре?
Ника беззвучно открывал и закрывал рот, но я знал: он меня слышит.
– Ты решил правильно: я пришел тебя убить.
Слова эти я цедил сквозь зубы, сдерживаясь из последних сил; перед глазами стояли лица Тамары, Диминых дочурок, девчонки, задушенной по приказанию этого куска падали… Жирный загривок Кулдакова затрясся, и тут накат ярости ослепил меня хлеще плазменного блица!
– Получи!
Я наносил удар за ударом, дробя затылочные кости, и не мог остановиться, пока не превратил все в вязкое месиво…
…Очнулся я сидящим на полу. Губы плясали в нервной лихорадке, по рукам волнами омерзения проходили судороги… А очертания комнаты расплылись, сделались зыбкими и нереальными, и я понял вдруг, что плачу… И словно где-то далеко выводил мелодию чистый мальчишеский голос: «Ускакали деревянные лошадки, пароходики бумажные уплыли…»
Я кое-как встал, взял из коробки сигарету, закурил, пытаясь удержать ее прыгающими губами, снова бессильно опустился на пол. Из меня словно вынули стержень, который держал меня столько времени. И еще – жутко хотелось помыть руки. Я оглянулся, нашел бар, открыл бутылку, вылил на ладони добрую порцию «Смирновской», долго и с остервенением тер их. И только потом основательно приложился к горлышку. Кончено.
Нужно уходить, и уходить чисто.
Подошел к приставному столику, разобрался с кнопками и тумблерами внутренней связи, приложил носовой платок к встроенному микрофону и произнес, стараясь сымитировать чуть сипловатый голос покойного Кулдакова, к тому же изрядно выпившего:
– Мы хорошо посидели… Дронова пропустить… – И нажал отбой.
Спустился в лифте в холл. Благоухая водочным перегаром и что-то мурлыкая под нос, благодушно взглянул на начальника охраны:
– Я же говорил, что Николаша будет счастлив меня видеть, а? Говорил?
Подмигнул ему заговорщически, прошел слегка развинченной походкой к двери. Но бдительный страж нагнал меня:
– Мне кажется, вы забыли свою папку.
– Там бумаги. Твой босс будет их и-зу-чать. Долго и тщательно. Потому что это – целая куча денег. Огромная груда настоящих зеленых денег. Монблан! Эверест! Тропики!
Охранник приоткрыл дверь, посмотрел, как я сяду в автомобиль и отчалю. Вряд ли пьяный новый русский за рулем для него в диковинку; если что и заботило сейчас стража, так это чтобы я не вписался в решетчатый забор.
От здания я отъехал недалеко. Заглушил двигатель и стал ждать. Ведь должен же начальник охраны обеспокоиться длительным и упорным молчанием шефа? Настроил приемное устройство: в оставленной на столе папке был микрофон. И не только. Услышал разговор: ага, главный привратник в сопровождении неулыбчивого «шкафа» вошел в кабинет. Вот тогда я и нажал кнопочку передатчика.
Взрыв был слышен даже отсюда. Триста граммов пластиковой взрывчатки, запрятанной между стенками