дури еще плескались в ее расширенных зрачках, но происходящее она, похоже, осознавала вполне, оттого и оказалась на полу, чтобы не быть сраженной шальной пулей. Я усмехнулся про себя: в этом ночном побоище все пули были шальными; результат – три трупа.
Одна из девиц выгнулась в диком оргазме, вторая, распаленная подругой, заспешила за ней, и обе заорали мартовскими кошками. Ввиду наличествующих трупов зрелище было гнуснее некуда. Девки затихли, ласкаясь, а вскоре отлетели и в полное забытье; я набросил на них шубейки и отправился собирать трофеи. Моя безмятежная крестьянская жизнь закончилась.
Когда вернулся, увидел, что дверца приоткрыта и единственная мало-мальски оклемавшаяся подруга несется, спотыкаясь, через снежную целину вниз, к деревне. Выругавшись сквозь зубы, запрыгнул в кабину, мельком оглядел «поле битвы» – чисто. Хлопнул дверцей, повернул ключ, выжал сцепление и уже через минуту нагнал беглянку. В свете фар девушка выглядела словно заколдованная лесная королева из скандинавских сказок: полы шубки распахнулись, открывая загорелое нагое тело, сильное и гибкое; на ногах – красные полусапожки; густые и длинные светло-русые волосы разметались, огромные глаза казались еще больше на искаженном отчаянием лице, а расширенные страхом и наркотиком зрачки делали ее взгляд взглядом лесной колдуньи.
Я аккуратно тормознул – тяжелая машина вполне могла заюзовать и размазать девчонку по твердому насту под свежим снежком, – распахнул дверцу:
– Залезай!
Девушка отчаянно замотала головой, попятилась, запнулась о полу шубы и ахнулась спиной в снег; подобрала шубку, укрыв наготу, и осталась сидеть на снегу загнанным соболем. Я бы и не препятствовал, если бы был уверен, что она самостоятельно и быстро доберется до деревни, но и пьяный человек способен плутать часами в трех соснах, а обколотая девчонка вполне могла заблудиться на снежной целине и замерзнуть насмерть: шубка на голое тело – плохая защита от двадцатиградусного мороза.
– Залезай, говорю! – гаркнул я.
Девчонка продолжала сидеть недвижно. Я потерял терпение, выпрыгнул, наклонился к ней; она попыталась было отбиться ногтями, но две хорошие оплеухи заставили барышню обмякнуть; перехватил ее поперек талии, забросил на сиденье, запрыгнул сам, захлопнул дверцу, заблокировал замки. Взревел стартер, словно почувствовав мое настроение, и машина рванула с места под семьдесят.
Девушка сидела скукожившись, как воробушек.
– Как тебя зовут? – спросил я.
– Что?
– Как твое имя?
– Таня… – прошептала девушка, подняла на меня полные слез глаза. – Вы… Вы меня… Нас… Убьете?
– Да что я, псих?
– Но вы же убили этих…
– Вот уж нет. Охота была честной. И на ней имел место групповой несчастный случай. Обколотый белобрысый перестрелял товарищей по потехе: одного – из пистолета, другого – из дробовика. Такие дела.
– А вы убили Вадима…
– Так этого симпатягу-херувимчика звали Вадим?
– Да. Вы убили его?
– Юноша поскользнулся и свернул себе шею, – произнес я настолько равнодушно, что удивился сам себе. Может быть потому, что поскользнулся этот парень уже давно? Ведь когда летишь в бездну, шею свернешь обязательно.
Девушка снова взглянула на меня мельком и снова уставилась в темное ветровое стекло, за которым навстречу нам неслась ночь.
– Кто вы такой? – спросила она тихо.
– Прохожий, – пожал я плечами, подумал и добавил: – Странник.
– А куда мы едем, странник?
– Понятия не имею. Это вы скажите, куда мы едем. Не мог же я высадить полуголых и полуживых барышень в снег. Так что заказывайте, Татьяна. Доставлю, куда скажете. Если, конечно, не на Капри.
– А вот на Капри я бы сейчас поехала.
Про себя я вообще молчу. Вспоминаю события нескольких последних месяцев и делаю грустный вывод: до Капри мне сейчас даже дальше, чем до Господа Бога.
Глянул в зеркальце на подружек на заднем сиденье: они безмятежно сопят в четыре ноздри, обнявшись; в салоне тепло, шубки соскользнули на пол, и две спящие голенькие нимфетки выглядят ох как соблазнительно!.. Ну а если учесть мое более чем двухмесячное спортивно-трудовое аскетирование… Кое- как перевел дух, уставился в ветровое стекло.
Но сдержанный вздох мой не остался незамеченным соседкой справа. Взгляд ее темных глаз расчетливо затуманился, губы полуоткрылись, шубка невзначай распахнулась… Она повернулась ко мне:
– Послушайте, странник… Я вижу, вы…
– Не отвлекайте водителя во время движения, милая барышня. Помните памятку на дверях кабинки в троллейбусах? А то въедем в кювет, и кувыркаться нам там долго и несчастливо.
– Просто… Если вы хотите…
Губы девушки словно спеклись разом, опаленные жаром, щеки порозовели, глаза заблестели, дыхание сделалось неровным, выдавая едва сдерживаемое желание. Приятно, конечно, когда тебя жаждут так страстно и непосредственно, но я не стал скоропалительно относить сие исключительно к своим мужским чарам.
А нервозность спутницы росла, равно как и моя собственная. Чтобы как-то отвлечься, открыл бардачок. Ага, полный джентльменский набор: два пакетика с зельем, причем в одном – точно героиша почивает, без дураков; пулеметная лента одноразовых шприцев, патронташ импортных презервативов всех фасонов, расцветок и модификаций, какой-то ненашенский пульверизатор, судя по раскраске и картинке, спасающий страждущих от скоротечной импотенции. Красиво жили покойные, здоровьишко берегли, а нервишки наркотой да излишествами нехорошими потрачивали. Вот и потратили на нет.
Меня же более всего заинтересовали две непочатые бутылочки: плоская чекушка «Смирновской» и квадратная емкость с «шотландской лошадью». То ли оттого, что давненько не сиживал за рулем, то ли от напряжения момента, захотелось это напряжение снять самым дедовским способом. Но голос разума шептал: за ночь нужно удалиться как можно дальше от супостатного места.
А девушка Таня тем временем отогрелась в салоне, скинула напрочь шубку, забросила ногу в красном сапожке на приборную доску… Как там у Пушкина? «И стройной ножкой ножку бьет…» Какой уж тут здравый смысл? Да и всякому терпению бывает предел. И не записывался я никогда в ангелы, архангелы и прочие серафимы!
Кое-как направил машину с дороги, проехал в глубь сквозного лесочка, чувствуя, как кровь молоточками колотится в виски… А барышня уже распечатала иноземное каучуковое изделие и скользнула вниз…
…Музыка грохотала стремительно, наши тела сливались в ее безудержном ритме, а девчонка кричала, впивая ногти мне в спину, и только гимнастерка спасала меня от существенных ранений. Ее азарт и страсть были ненасытны и беспредельны; я же, утомленный вынужденной праведностью, отставал от нее ненамного. Редкие периоды расслабленной лени сменялись новым возбуждением и новым подъемом туда, на заоблачный пик экстаза…
…А потом мне казалось, что лечу в бархатном молоке теплого летнего тумана, будто после грозы, и росные луга стелются где-то внизу, и на них пасутся долгогривые кони, и ветер едва шевелит осоку в тихой речной заводи, а на песке стоит девушка и расчесывает частым гребешком влажные пряди волос… А я летел все выше и выше, невесомый и легкий, и теперь меня окружала лишь лазоревая синева неба, пропитанная желтым солнечным теплом… Я вытянул руку, желая ощутить упругость проносящихся воздушных струй, и – проснулся.
– Счастливый… – услышал я голос.
– Что?
– Счастливый, – повторила девушка. – Ты улыбался во сне. Что тебе снилось?
