До обеда Дели молча просидела на стуле. А когда в комнату вошел дядя, поглаживая скорбно висящие усы, и трогательно попытался разрядить обстановку, девочка поняла, что он по-прежнему ее союзник, опора и защита. За столом дядя подкладывал ей на тарелку куски, обращал в шутку резкие в ворчливые замечания Эстер. Какое счастье, что есть дядя Чарльз!
Теперь, как и в далекой заснеженной Кьяндре, он – единственный ее друг и единомышленник в этом доме.
Дели вдруг ощутила, что комната расплывается перед глазами. Правый висок пронзила резкая боль, словно в него воткнули раскаленный нож и принялись с силой проворачивать его в зияющей ране. Она оттолкнула тарелку и уронила голову на руки.
Испуганный Чарльз отложил ложку и поспешил к племяннице.
– Тебе плохо, девочка?
– Плохо, – фыркнула Эстер. – Обычный каприз. Доктор сказал, она уже вполне может вставать.
– Ну зачем ты так, Эстер? – укоризненно покачал головой Чарльз. – Она вон побелела вся. Хочешь лечь? – сказал он, обращаясь к племяннице. – Я провожу тебя в спальню.
– Да, – Дели оперлась о дядино плечо. Скорее, скорее добраться до спальни, опуститься в спасительную постель и закрыть глаза. Тогда исчезнет свет, а вместе с ним и острые иглы, пронзающие мозг.
В спальне дядя Чарльз дал ей успокаивающие порошки, которые прописал доктор, положил на лоб мокрое полотенце и вышел.
Головные боли, приносящие неимоверные страдания, длились еще несколько недель. Дели мужественно терпела. Доктор давал ей сильные успокаивающие, и она лежала в полумраке комнаты, боясь повернуть голову и произнести слово, чтобы не проснулся яростно ревущий, раздирающий ее на части зверь.
Минуло Рождество, но Дели в своем страдании едва ли вспомнила о любимом празднике. Постепенно головные боли стали стихать, потом и вовсе прекратились. Дели вышла в сад и вдруг, впервые в жизни, ощутила удивительную, могучую силу солнца. Ее молодой организм, почти против воли, возрождался к жизни.
С севера от мисс Баретт пришло письмо с запиской для Адама. Хотя сообщение о гибели Адама было помещено в «Риверайн Геральд», она, живя в отдалении от здешних мест, ничего не слышала о трагедии.
Мисс Баретт писала, что семья, в которой она служит, собирается покинуть Австралию, и ей придется ехать вместе с ними в Англию и присматривать за детьми во время морского путешествия. А потом, уже одна она поездит по Европе, побывает в тех местах, о которых давно мечтала.
Но жизнь мисс Баретт теперь мало волновала Дели. Время и расстояние отдалили ее от прежнего кумира. Неужели и Адам вот так же постепенно исчезнет из ее мыслей и сердца? Нет, не может быть.
Мисс Баретт прислала Дели к Рождеству подарок – только что вышедшую в свет книгу Томаса Гарди «Тэсс из рода д'Эрбервиллей». Книга поразила Дели. Как перекликались заключительные слова с ее мыслями:
«Пьеса завершилась, боги закончили свою игру с Тэсс».
Ее вера, и без того некрепкая, умерла вместе с Адамом. Как нелепо оборвалась его жизнь, жизнь молодого таланта. И эта бессмысленная смерть значила для Дели гораздо больше, чем гибель множества других людей, сообщения о которых она читала в газетах.
Погибших, о которых писала пресса, действительно, было немало: десять тысяч японцев расстались с жизнью в результате землетрясения и пожара; около миллиона китайцев умерло от голода; задохнулись в горящей церкви дети; в лесном пожаре погибли целые семьи ни в чем не повинных людей, всю жизнь добывавших себе пропитание тяжелым трудом.
Тетя Эстер день и ночь поминала Адама в молитвах и проливала слезы над каждой вещью, напоминавшей о сыне. И Дели так хотелось спросить ее: «Что же вы печалитесь? Ведь Господь забрал его к себе». Глухая, бессильная ярость душила ее, вызывала огромное желание разрушить примитивную слепую веру в Бога.
Она старательно избегала Эстер, делала все возможное, чтобы не оставаться с ней наедине, пореже встречаться, разговаривать.
От взгляда, полного злобы и ненависти, которым ее окидывала тетя, у Дели начинала кружиться голова, ее тошнило, и она пыталась спрятаться, убежать как можно дальше от этих сверлящих черных глаз.
Окрепнув, она вновь стала забираться на муррейскую сосну. И здесь, среди нагретых солнцем мягких и гибких ветвей, источающих терпкий аромат, так же, как и за закрытой дверью своей комнаты, Дели находила спасение от черных, скорбных глаз. Собираясь залезть на сосну, она прихватывала с собой книгу или альбом с карандашом, но читала мало, а за рисунок и вовсе не бралась. Она подставляла тело солнцу и каждой клеточкой вбирала в себя его свет, подобно зеленому листу или цветку. Она отдавалась течению жизни, как отдаются воле волн плывущие по реке кусочки древесной коры: так в бесконечном потоке времени мчится от рождения к смерти жизнь.
И однажды Дели словно очнулась. Красота реки, окутанной вечерней легкой дымкой, возродила ее; она вновь обрела способность видеть мир в красках, ощущать неповторимую прелесть каждого мига жизни.
На пастбище, возле того места, где река делала поворот, мерцали серебристые травы, в воздухе был разлит мерцающий золотистый свет, в котором плыла полная луна. На горизонте – словно из раскрытой исполинской раковины – медленно разливалось жемчужно-розовое сияние, окрашивая реку в перламутровый цвет.
Дели вдруг нестерпимо, совсем как раньше, захотелось сохранить эту красоту, запечатлеть ее навеки, но она подавила в себе это желание и медленно поднялась по ступенькам на веранду, где, попыхивая трубкой, сидел в парусиновом кресле дядя Чарльз.
Она прислонилась к перилам и стала смотреть на рождающиеся в небе звезды. Небо вспыхивало янтарными и голубыми огоньками, а на берегу чернели силуэты стройных эвкалиптов. Дели внимательно вглядывалась в эти силуэты, стараясь запомнить каждый изгиб изящных стволов.
