Утка удалась на славу, даже Эстер не могла бы придраться. Чарльз, вдохновенный столь необычным обществом, вел себя как заправский кавалер и сыпал каламбурами. Но когда внесли горячий – прямо с жару – пудинг, все смущенно умолкли. Его края поднялись и покрылись корочкой, а середина провалилась. Пудинг медленно расползался по блюду желтой клейкой массой.
– Бэлла! – воскликнула Дели. Кухарка тотчас поспешила на зов. – Что у тебя с пудингом? Ты следила за ним?
– Да, мисс Дельфия! Он кипел долго, все время кипел. Может, я положила много муки… Сегодня много животов, а пудинг один.
– Хорошо, ступай! Принеси нам варенья и свежего хлеба, – приказала Дели.
Она взглянула на священника, чтобы вместе с ним посмеяться над этой наивной оценкой его аппетита на сладкое. Но он смотрел в окно, не поворачивая головы, уши его горели. Слово «живот», употребленное отнюдь не в библейском значении, вряд ли было уместно при данных обстоятельствах. «Эти туземцы бывают порой несносны», – подумал он.
Чарльз и Дели обменялись понимающей улыбкой. Сиделка равнодушно жевала бутерброд с маслом.
– Отломи мне краешек вот с этого боку, – попросил Чарльз. – Я люблю пудинг с сырцой.
– Только смотри не проговорись тете! – предостерегла его Дели. Чарльз подмигнул ей с видом заговорщика:
– Ни за что на свете!
Сиделка была молчаливая особа не первой молодости, с крупными чертами лица, с темными полукружиями под глазами и плотно сжатым ртом. Похоже, она имела основания обижаться на жизнь. Дели поймала себя на мысли, что не хотела бы оказаться на ее попечении, будучи совершенно беспомощной. Чарльз однако утверждал, что сиделка она превосходная. За столом женщина не проронила лишнего слова и оживилась только при упоминании господином Полсоном церковного хора.
– Одно время я пела в мельбурнской церкви, у меня хорошее контральто, – и она снова погрузилась в молчание.
Чарльз посмотрел на нее с новым интересом.
– А у меня тенор, и говорят, неплохой. Если бы поучиться в свое время… – он глубоко вздохнул.
Пока Дели помогала собирать со стола, священник достал все необходимое для обряда: освященные хлеб и вино, чашу для святых даров; потом он облачился в белую рясу и расшитую столу.[11]
В спальню больной внесли маленький столик, накрытой чистой белой тканью.
Дели преклонила колени, но, молясь вместе со всеми, не могла сосредоточиться на церковной службе. Она рассеянно подумала, что у священника красивые руки и ухоженные ногти; его монотонный немного гнусавый голос воздействовал на нее не более, чем пение сверчка за окном.
– Всемилостивый Отец наш, Всеутешитель и Избавитель от всякой скорби. К тебе прибегаем, ища милости для рабы твоея, лежащей на одре болезни, страждущей Эстер…
После окончания обряда Эстер оставили наедине с исповедником. Дели пошла на кухню и стала помогать намазывать маслом горячие пшеничные лепешки. Потом она вернулась в дом и предложила господину Полсону выпить чаю перед трудной дорогой.
– Ваша тетя – воистину стоическая женщина, мисс Гордон, – сказал священник, принимая от Бэллы большую лепешку, намазанную домашним маслом.
– Да, – согласилась Дели. – Тетя вам сказала, что дни ее сочтены?
– Она знает это, но не ропщет как истинная христианка. Она ждет встречи с сыном на небесах.
Дели, не отрываясь, смотрела на чайник.
– Хотела бы я верить, как верит она.
– А разве вы подвержены сомнениям, мисс Гордон? – он сказал это так, как если бы справлялся, не подвержена ли она заразной болезни.
– Временами у меня не остается никаких сомнений. Напротив, рождается уверенность, что… ничего нет…
– Ах, мисс Гордон, что вы такое говорите! Все сомнения отступают перед светом Веры. Настанет день, когда нам все станет ясно: тот, кто знает все, просветит наш ум…
– Вы хотите сказать, что Бог знает о болезнях и страданиях, но ничего с этим не делает? Или он НЕ МОЖЕТ ничего сделать?
– Смертным не дано постичь волю Всемогущего. Мы можем только молиться и просить.
«Кому молиться? – упрямо подумала она про себя. – И как мы узнаем, что наши молитвы услышаны?»
5
Когда вспыхнула война в Южной Африке, газеты написали об этом скупо, будто речь шла о землетрясении в Японии или о наводнении в Боливии. Впрочем и то, и другое мало интересовало компанию молодых людей, с которой Дели проводила теперь свои выходные.
Она играла в теннис, выезжала на пикники и на речные прогулки, участвовала в балах и чаепитиях. Она знала, что ее считают легкомысленной и что мамаши потенциальных женихов ее не одобряют.
Среди окружения Бесси она была на особом положении. Во-первых, она сама зарабатывала себе на жизнь, во-вторых, она жила одна, что считалось не совсем приличным для молодой девушки; она не имела родителей, и у нее было не слишком много денег.
