— Зачем терраформистам понадобились такие твари, а, Мори-сан? Вы никогда не спрашивали себя? Зачем создавать экосистемы, в которых присутствуют москиты и животные-людоеды, почему в райском саду обязательно должен присутствовать змий?
— Прошу прощения, гайдзин-сама, я что-то не понимаю вас.
— Ладно, Мори-сан, пустое. Это я так…
Хайден отошел на десять шагов в темноту, затем вернулся. Сегодня, подумал он, наверное, лучше будет всю ночь провести в комнате… Но сначала, пожалуй, неплохо бы выпить ча.
Чайный домик стоял чуть на отшибе. Невысокие кедровые двери бесшумно скользнули в стороны. Стрейкер разулся и вошел, чуть пригнувшись, как, по его наблюдениям, обычно входил Синго-сан.
Ясуко-сан уже сидела внутри, настолько утонченная, настолько изящная, что Хайден тут же почувствовал себя тупым увальнем.
— Надеюсь я не побеспокоил вас? — спросил он.
— Нет-нет, милости прошу, входите.
У расположенного в центре помещения очага лежали четыре циновки-татами. Хайден уселся на одну из них, скрестив ноги, и бросил взгляд на уютно краснеющие под чайником угли. Он решил воспользоваться отсутствием Синго-сана и перемолвиться парой слов с госпожой Ясуко. После событий в Курихаре американец чувствовал к этой женщине такое доверие, что мог говорить совершенно откровенно. Тем более, что откровенность была ему на руку: с одной стороны, госпожа Ясуко могла стать его проводником и единственным союзником в этом чужом мире, а с другой — он так и не сумел измерить глубину ее ума, тогда как рисковать, еще больше злить ее супруга Хайдену вовсе не хотелось.
— Похоже, наступила самая приятная часть дня, — как можно вежливее сказал он.
Некоторое время японка молчала, затем все же ответила, хотя и несколько натянуто:
— О да, мистер Стрейкер. Чаепитие — это подлинные сердце и суть цивилизации.
После чего она вновь занялась расставлением перед собой всех необходимых для правильного приготовления чая принадлежностей — фарфорового сервиза, бамбуковых веничков и чашки — так, как ее учили в детстве. Церемония обладала своей эстетикой и приводила ее в душевное равновесие. То был чудесный, безмятежный оазис дзена посреди исполненной скорби Вселенной…
— Ага. Денек выдался длинный, жажда прям вусмерть замучала.
Вся ее сосредоточенность развеялась как дым. Госпожа Ясуко, будто внезапно разбуженный во время ночной прогулки лунатик, растерянно заморгала:
— Прошу прощения, что вы сказали?
— Утомительный, говорю, выдался денек.
— На Осуми лучшее время дня — это утро и вечер: солнце не так печет.
— А вам что больше нравится? — спросил Хайден. — Восход или закат?
Японка оторвалась от ритуала приготовления чая и взглянула на собеседника ясными, проницательными глазами.
— Рассвет я люблю за то, что это как бы обещание дня. Сумерки же милы мне тем, что сулят ждущий впереди вечер… а в моем родном мире вечера всегда исполнены музыки, смеха и осенены небесными звездами.
Стрейкер понимающе кивнул и потянулся, прогоняя из мышц накопившуюся за день усталость.
— Похоже, ваш мир, госпожа, чудо как хорош.
— Так оно и есть, мистер Стрейкер. Это мир созданный для женщин. Придворный мир даймё. И там есть все, в чем может нуждаться или чего может желать женщина.
Хайден слушал, как она говорит — мягко, и в то же время очень отчетливо выговаривая каждое слово — и отметил, что сейчас в ее голосе не было присущей ему живости.
— У вас, госпожа, превосходное американское произношение.
— А вы говорите на нашем языке, что для гайдзина большая редкость.
Он постарался как можно вежливее поблагодарить за комплимент:
— Благодарю вас, но, должен признаться, я вовсе не считаю себя чужеземцем.
— Американцы — суматошный народ, не правда ли? Нация эдаких небесных кочевников. Они совсем не похожи на другие народы, которые нам давно следовало бы научить правилам поведения. Несмотря на все наши усилия, ни китайцы, ни корейцы наших уроков не усвоили. Так можно ли ожидать, что американцы поймут наши наставления? — Она едва заметно переменила позу. — Интересно: теперь, когда китайцы начали войну, покинут ли американцы покинут Осуми?
— Не знаю.
— Ах да, как же я могла забыть! Вы не можете ничего знать об американцах. Ведь формально вы — подданный Ямато. Тем не менее, о Ямато вам тоже ничего не известно. Скажите, мистер Стрейкер, что же вы тогда знаете?
В ответ на неожиданно ехидный вопрос Хайден улыбнулся:
— Двадцать лет я провел на Осуми и в некоторых других местах; у моего отца есть дома в Каноя-Сити и на Сеуле, а на борту отцовских кораблей мне довелось посетить много миров Зоны. В космосе я провел едва ли не половину жизни. Вот и получается, что понемногу мне известно о множестве миров, но ни одного из них не знаю как следует. Кроме, разве что, Сеула.
— Ах да, Сеул. — Теперь голос японки звучал несколько отстраненно. — Вы рассказывали моему мужу, что именно там вас обучали японскому. Но ведь Сеул вряд ли можно назвать японской планетой, равно как и Каноя-Сити — японским городом.
— Вы так считаете?
— Да, так. — Она говорила искренне. — Проживи во всех этих местах хоть по тысяче лет, все равно вы остались бы гайдзином. Скорее всего, вы из тех чужеземцев, которые не могут ни как следует узнать, ни понять Ямато.
Это замечание расстроило Стрейкера. Кому-то другому столь высокомерие могло показаться оскорбительным, но он-то знал, что госпожа Ясуко говорит чистую правду — так, как понимает ее, и за одно это она заслуживает уважения.
— Возможно, вы правы, — сказал Хайден, подумав, что самураи, должно быть, с рождения не могут не смотреть на других свысока. Чувство собственного превосходства было для них так же естественно, как и их мечи. Оставалось только надеяться, что подобные мысли никак не отразились у него на лице.
— Очень жаль, если мои слова обидели вас, — заговорила Ясуко.
Он откашлялся и бросил взгляд в сторону бамбуковой рощи.
— О, нет, госпожа. Просто я… — Он запнулся. — Просто иногда я завидую людям, которые знают свое место в жизни. Тем, кто сумел найти себя. Тут вам повезло. Я едва помню мир, в котором родился. А рос я в совершенно диких местах, где нет ясных законов и где человечеству непонятно, каким путем развиваться дальше. На мирах Зоны свои собственные обычаи, но миры эти изолированы, и поэтому пытаются заимствовать культуру других народов. Я рос на кораблях и в космопортах тысяч пограничных миров. У меня не было ни дружной семьи, ни места, которое я мог бы назвать домом. Я знаю азы двадцати языков, но ни одним из них не владею в совершенстве… Я никогда не задумывался об этом, но сейчас мне кажется, что человека вроде меня действительно можно назвать космическим кочевником. Напрочь лишенным корней.
— Дерево без корней не будет плодоносить, — с гордостью заметила Ясуко. — У нас, японцев, всегда были корни. Мы происходим от народа, населявшего Японские острова Древней Земли. Те острова являлись не более, чем цепочкой скал, протянувшейся посреди океана… Но Япония веками считалась крупнейшим из земных островных государств. Наши люди всегда были земледельцами, а море было для них прериями. Известно ли вам, что наш император — прямой потомок бога солнца? Да, мистер Стрейкер, нынешняя династия правит Ямато триста лет, но корни ее уходят в прошлое на несколько тысячелетий. Мы вышли из Страны Нихон, чтобы завоевать эти миры и сделать их своими. Вам следует понимать: мы никому не позволим указывать нам, что делать.
Хайден осторожно кивнул, очарованный горделивым достоинством ее слов. Впрочем, закончив пламенную речь Ясуко заметно расслабилась. Ее тонкие пальцы переплелись, обхватили колено. Стрейкер заметил, что ногти ее не накрашены, и почувствовал источающий японкой тончайший, похожий на запах жасмина аромат. Когда она наклонилась, чтобы налить в чашку немного кипятка, перед его глазами
