огромным, небывало огромным, заполненным тысячами, а может миллионами людей залом, и среди них был отец. Тысячи глаз с любовью и восторгом, не отрываясь, смотрели на нее, а она пела, всю себя отдавая песне. Вдруг отец как-то странно застонал, резко дернулся и затих. Наташа прервала на полуслове песню, ноги у нее подкосились, и она упала на стул. «Он умер! Его нет больше здесь. Все… Что делать теперь? Что надо делать?» Наташа вскочила со стула и, сорвав с постели простыни, начала завешивать зеркала, потом зачем-то быстро скатала ковер в комнате. «Зачем я это делаю? Надо же что-то делать…» Потом Наташа пошла в ванную и долго умывалась холодной водой, не чувствуя, что она холодная, а только ощущая, что ясность сознания начинает возвращаться к ней. Вытерев лицо полотенцем, Наташа подошла к постели и положила руку на лоб отца. Лоб был прохладный. Тут Наташа вспомнила, что надо делать. Это делали всегда, когда умирали люди: мама, бабушки, дедушки — как будто она всегда знала это, хотя никогда и не видела. Раздвинув стол, она постелила на него белую простыню, потом сбросила на пол одеяло, обняла невероятно худое тело отца и, собрав все силы, приподняла его и перенесла на стол. Потом Наташа сложила отцу руки на груди и подвязала подбородок. Тут силы оставили ее. Наташе стало плохо, голова закружилась, она, шатаясь, подошла к дивану и села.
Наташа пошла на кухню, нашла свечку, зажгла ее и поставила у изголовья. Пламя свечи освещало лицо покойного.
— Господи, прими его душу, — молилась Наташа, глядя на луну. Она никогда не ходила в церковь, не знала и не слышала ни одной молитвы, поэтому молилась как могла, не думая и не подбирая слова. — Господи, прости его, если он сделал что-нибудь не так. Господи, он был добрый человек и любил людей, поэтому прости ему грехи, Господи. А если есть за ним смертные грехи, я, его дочь, готова ответить за них. Прости его душу, Господи.
«Каждый отвечает только за себя, Наташа, — сказал Аллеин. Но Наташа не могла его слышать. — И каждому, имеющему душу, Богом, которому ты сейчас молишься, предначертан свой путь, дела, которые человек должен сделать на этом пути, он не может не сделать, и только после этого умрет. То главное, для чего ты живешь на свете, — еще впереди».
Какая-то пустота была в голове. Не хотелось ни плакать, ни думать, ни чувствовать. Наташа пошла в свою комнату, легла и закрыла глаза. Наташа не могла уснуть и лишь под утро забылась, как будто потеряла сознание. Когда она открыла глаза, было уже светло.
2
Аллеин решил помочь Наташе, и он знал, как это сделать. Надо лететь к директору, Светиному отцу. Когда Аллеин влетел в кабинет директора, то понял, что задача у него не из простых.
Директор приказал секретарю никого к нему не пускать и отключить телефон. «Край, совсем край, дальше некуда, — думал директор, — хоть останавливай завод. Что делают, что делают! С кем они нас сравняли». Денег на зарплату не было, неоплаченных счетов на миллиард с лишним. Как только что узнал директор, обещанной помощи из Москвы не будет. Все складывалось так, что если не произойдет чудо или резко не изменится общая политика правительства — его завод-гигант остановится. «Что же делать, как жить дальше?» Директор чувствовал себя виноватым во всех этих бедах, хотя везде так, такая уж ситуация в стране, ничего не поделаешь. «Надо что-то делать, — думал директор, сосредоточенно глядя на пустой стол, — но что?»
Открылась дверь, и в дверях показалась секретарь:
— Михаил Степанович, звонит ваша дочь.
— Я же сказал, меня нет!
— Михаил Степанович, она говорит, что сегодня ночью умер Петров.
— Что?! — Директор знал, что Петров безнадежно болен, и все равно эта новость потрясла его. Он схватил трубку.
— Слушаю.
— Папа, сейчас звонила Наташа. Василий Михайлович ночью умер.
— Вот что, Света, ты собирайся и прямо сейчас иди к Петровым, скажи, что мы поможем, все сделаем. Поняла?
Директор нажал клавишу селектора, вызывая заместителя по общим вопросам.
— Вот что, сегодня ночью умер Петров. — Пауза. Директор в упор смотрел на зама. Тот молчал. — Мы все устройство похорон берем на себя.
— Иван Степанович, на счете ноль, — бесстрастным голосом ответил зам.
— А в кассе? — спросил директор и нажал на клавишу, вызывая главного бухгалтера. — Сколько в кассе?
— Ничего нет, Михаил Степанович, — вчера последнее на отпускные отдали.
Директор внезапно треснул со всей силы кулаком по столу и сдавленным голосом сквозь зубы сказал:
— Доработались… У него осталась одна дочь. Девчонке двадцать четыре, что она может. Оплатить! По безналичному. Как хотите, но чтоб все было оплачено, если будет что не так, как надо, голову снесу. Ясно?
— Ясно, — сказал зам, вставая.
— Все, свободен. — Зам вышел. — Семь тысяч человек на заводе. Доработались, похоронить человека не можем. — И директор вдруг неожиданно для себя грубо выругался.
Аллеин понял, что этот человек и так сделает для Наташи все, что возможно, сделает и без его участия.
На заводе уже знали, что умер бывший главный инженер ведущего цеха Петров. Новость моментально разнеслась по заводу. Люди собирались группами, и к теме о возможных сокращениях и бессрочных отпусках добавилась и эта. Наверное, весть о смерти главного специалиста ведущего цеха была катализатором для побуждения всеобщего действия: «Ну вот и Петров умер», — останавливались люди, сообщая друг другу новость. «Пошли к начальству, — говорили они, нарушая все инструкции, которые за долгие годы работы на сверхсекретном ядерном производстве были вызубрены надежнее, чем когда-то знали „Отче наш“ и которые никогда под страхом немедленного увольнения не нарушались, — что они там думают? Пошли!» И шли к начальникам цехов.
«Нам нужна ясность, — говорили рабочие, — хватит темнить, сколько можно!» На планерке, выслушав, что говорят начальники цехов, директор сказал:
— Мне сказать людям нечего. Нечего! Идите и объясняйте что-нибудь. Вон Сидоров, — показал на главного экономиста, — Сидоров пусть объяснит ситуацию с цифрами, датами и фактами.
— А выводы? — спросил обеспокоенный Сидоров.
— А выводы пусть делает Господь Бог! А я не хочу делать выводы, буду сидеть в этом кабинете и ждать, пока взорвемся. Все, закончили.
К обеду на заводе сформировалась делегация к Петрову. Узнав, что кого-то отпустили, другие говорили: «А я чего, а почему не я?» Что-то будто нарушилось в механизме завода, и теперь этот механизм работал бессмысленно и вхолостую, выбрасывая искры человеческих эмоций.
— А ну вас на… Я тоже пошел.
— Куда?
— Куда-куда, на похороны, вот куда. Хоронить пошел! — возмущался лысый толстоухий аппаратчик. — Осточертело все.
— А кто работать будет?!
— Пусть Ванька работает, он молодой, а я наработался уже, хватит.
В общем, кончилось тем, что добрая четверть смены и половина управления к обеду правдами и неправдами, побросав работу, уехали с завода. «Так ведь похороны-то послезавтра, послезавтра организованно и пойдем». «А мы и послезавтра сходим», — отвечали люди.
Творилось что-то совершенно невообразимое. Ситуацию удалось взять под контроль, лишь с трудом собрав дежурную смену.
