слушали люди того, кто, подобно Богу, использовал бы Лийил для власти над их разумом и чувствами?»
После полуночи люди стали расходиться, но Майкл продолжал играть. Он опять играл медленные, пронзительные мелодии, по-видимому, собственного сочинения. У Наташи сердце разрывалось от этой музыки — в ней была тоска, смертная, беспросветная тоска, когда уже нет надежды. Все музыканты, кроме бас-гитариста, уже ушли, и они играли теперь вдвоем. Майкл, наверное, изрядно подвыпил, голова его покачивалась то ли в такт, то ли от выпитого, он, казалось, полностью отключился и весь ушел в свою музыку. Почти все посетители ресторана разошлись, но никто из служащих не делал никаких даже косвенных намеков, что надо закругляться.
Майкл закончил играть и поднял голову. Наташа увидела, что его глаза полны слез. Майкл взял микрофон и начал говорить:
— Дамы и господа, сегодня мой последний концерт. Я решил закончить выступать. Я решил это сегодня. Когда-то ведь всему должен быть конец. Сейчас я сыграю последний раз в жизни, потому что не хочу больше повторяться, а то новое, что находит выражение в моей музыке, — слишком печально.
Он вновь начал играть. Это была какая-то простенькая, гитарная вещь — так играют начинающие гитаристы, мальчишки. Потом партия все усложнялась, пока не достигла виртуозного блеска; казалось, гитара, вместившая настоящий водопад гармонических звуков, разлетится вдребезги. Потом ритм замедлился и стала повторяться какая-то навязчивая тема, вносившая в музыку диссонанс, эта тема совершенно завладела всем, и казалось, на ней все и закончится. Но нет, опять нашлась мелодия, она пробилась через иррациональные пассажи, не вкладывающиеся, наверное, ни в какой гармонический ряд, и все успокоила. Наконец гитара выдохнула простенький минорный аккорд, и все утихло. Майкл быстро встал, снял гитару и пошел к столику, где сидели Иван с Наташей.
— Как вас зовут? — обратился он к Наташе.
— Наташа, — ответила та шепотом, она очень растерялась.
— Берите, Наташа, мою гитару. Она прошла со мной всю жизнь, теперь она ваша.
Наташа встала и взяла гитару. Те немногие, кто был в зале, молча смотрели на него.
Майкл повернулся и медленно пошел прочь.
7
— Интересно закончился вечер, — тихо сказал Иван, когда они выходили из зала. Наташа несла гитару.
— Мне так жалко его, Иван. Прямо не могу, сейчас разревусь.
— Да, в жизни у него, наверное, много всего было. И играть он умел, теперь можно говорить это в прошедшем времени, потрясающе.
— Иван, а почему он отдал свою гитару мне? Как ты думаешь?
— Хочешь услышать комплименты? Так считай, он тебе их и сказал, подарив свою гитару.
Наташа больше не задавала вопросов, и они молчали, пока не пришли в Наташин номер.
«Почему он не уходит? — подумала Наташа. — Лучше бы он ушел. Было хорошо, очень хорошо, но лучше бы он ушел».
Иван взял в руки гитару и медленно провел пальцами по струнам. Гитара тихо зазвучала. Иван взял несколько аккордов и сказал:
— Когда-то на первом курсе у меня была идея формализовать ноты для компьютера, причем иначе, чем это делается обычно, я даже начал эту работу, но она неожиданно переросла в другую, которой я и занимался все время. Кстати, я думаю, что это не случайно, у музыки и моей математики есть что-то общее.
— Ты играл на гитаре? — удивилась Наташа.
— Конечно! А кто в восемнадцать лет не играет на гитаре?
— Нам повезло, мы слушали такую музыку, которую в записи не услышишь, да и вообще вряд ли где услышишь.
— Да, нам повезло. Ты, наверное, хочешь спать? — спросил Иван. Он быстро встал, пожелал спокойной ночи и вышел из номера.
Когда Иван вышел, Наташа еще долго сидела в кресле и смотрела в окно.
Иван повесил на дверь своей комнаты табличку с просьбой не беспокоить, закрыл дверь на ключ, разделся и лег в постель.
«Итак, настала ночь моего могущества, — подумал Иван и усмехнулся. — Пророк Мухаммед летал на седьмое небо. Мне туда не надо, я уже там был. Зато мне предстоит узнать, какие законы соединяют это небо с нашим миром. Это гораздо интереснее. Приступим к экспериментам. Итак, есть ли предопределение? Чью судьбу я попытаюсь изменить? Это должен быть человек из прошлого, который уже умер и судьбу которого я хорошо знаю. Кто, например? Мой дед погиб в сорок втором. А если сделать так, чтобы он остался жить? А, Лийил? Правда, я не знаю, призванный ли он, и тем не менее сделаем попытку. Лийил, покажи-ка, как и когда погиб мой дед, а я попытаюсь изменить обстоятельства так, чтобы он остался жить. Лийил».
Откуда-то из глубины березовой рощи, из-за белоснежных стволов доносился звук человеческих голосов. То ли стоны, то ли вздохи, а может, просто тихий разговор. Иван повернулся назад и стал вглядываться в лес, стараясь понять, откуда идут звуки, кто это там. У Ивана зарябило в глазах от белых стволов, но он так и не разглядел, кто там есть. Звуки прекратились.
Иван повернулся и стал смотреть в поле. Это было обыкновенное поле, такое, каких в России великое множество. Снег уже сошел, и кое-где пробивалась трава. Очевидно, это была пашня, но ее с осени не вспахали и сейчас, похоже, пахать не собирались. Немного в стороне и впереди Иван увидел линию окопов и две разбитые противотанковые пушки, а еще дальше в поле стояли пять подбитых танков с крестами, они еще дымились. Иван разглядел, что около пушек лежат тела солдат. Он быстро пошел в направлении окопов.
Иван подошел к ближней пушке. Она была сильно повреждена, видимо, ее протаранил танк, на земле были видны следы его гусениц. Рядом с ней лежало несколько целых снарядов. Все солдаты, а это были советские солдаты, это Иван определил по форме, были мертвы. Их около орудия лежало четверо. Достаточно было раз взглянуть на их тела, чтобы понять: люди с такими ранами, лежащие буквально в лужах крови, жить не могут. Кровь впиталась в землю, но земля как будто не хотела принимать ее, и кровь все равно была видна. Видимо, солдаты были убиты одним снарядом, воронка от разрыва которого была всего метрах в трех от пушки.
Иван пошел вдоль траншеи. В ней он обнаружил тела еще семи солдат, трое из них были засыпаны землей: траншея обвалилась — то ли от разрыва снаряда, то ли от гусеницы танка.
Около второй пушки, раздавленной танком, лежали двое убитых. «Наверное, двое спрятались в лесу, их голоса я там слышал», — подумал Иван.
Метрах в пятидесяти от позиций проходила грунтовая дорога, по ней и двигались немецкие танки.
Со стороны березовой рощи раздалось несколько одиночных выстрелов, потом началась стрельба из автоматов. Видимо, завязался бой. Он был коротким. Громыхнули один за другим два разрыва — это были взрывы ручных гранат, и все стихло. Выстрелы и разрывы доносились издалека. «Не меньше километра», — решил Иван и, повернувшись, стал смотреть в сторону поля. Там, насколько хватало глаз, никого не было. Подул слабый ветерок. Он донес терпкий запах распускающейся листвы. Иван присел на искореженный лафет пушки и стал смотреть на серое лицо солдата, лежащего навзничь рядом. Голова солдата была сильно запрокинута, так сильно, что подбородок неестественно торчал вверх, одна рука лежала на груди, другая, сжимающая винтовку, откинута в сторону.
Солдат был молод. Убило его пулей в висок. «Сразу умер, и понять ничего не успел, — подумал Иван. — Совсем молодой. Наверное, ему было лет восемнадцать — не больше». Впечатление от увиденного было неожиданным. «Может, это какая-то генетическая память проявляется?» — думал Иван.
— Ну-ка, парень, — обратился он к покойнику, вставая, — давай-ка свою лопату.
