— Какую кровь? — спросил Грахов.
— Высокую, — со значением повторил Макарыч. — Я-то думал, имеете к лошадям отношение какое.
— Некоторое, — смутился Грахов. — По научной части.
— Должны бы знать. Высокая — значит, по капельке, как нектар, отобранная. Чистая, как слеза. По ней и лошадь судят.
— Он меня выручил сегодня, — хвастливо сказал Грахов. — Из воды вытащил.
— Где это? На Старой речке, что ли?
— Совершенно верно.
— Этот вытащит, точно. Я вот тоже, можно сказать, жизнью обязан. Слыхали про кавкорпус Белова? Вот в нем я войну встретил. Топорок у меня был, вроде даже застенчивый. Не подумаешь. Из окружения вынес по снегу. Я ему последний сухарь отдал, сам к седлу привязался, чтобы, значит, не выпасть, скелет был фигуральный. Вынес меня и пал, кровь горлом пошла…
Конюх вывел гнедую на поляну, одним легким прыжком оказался в седле. Отвязывая на ходу аркан, сказал Грахову:
— Погуляйте тут. Мне одному сподручнее.
Поляна была маленькая, круглая. Грахов стоял в центре, опасаясь идти дальше, склоны казались отвесными. Возможно, под густой синей пеленой, в какую оделась вся пойма, под ней, пугая, угадывалась глубина, звала и притягивала, внушала Грахову, что ему нечего бояться, он сильный и смелый, и есть у него крылья. Это было похоже на то ощущение, какое появлялось, когда Грахов ехал на свидание с Мариной; и не совсем похоже: если он тогда ощущал это и ехал к ней, то сейчас откупался лишь обещанием поехать.
Он снова видел себя, Марину и будто смотрел со стороны, оттуда, где стоял, разглядывая лошадей. Но воображения не хватало, чтобы увидеть ее и себя, парящими над ширью, взявшись за руки. Грахов горько, издеваясь над собой, засмеялся — крыльев не было.
Внизу, у подножия, быстро застучали копыта, возвращался Макарыч. По бокам его гнедой — Фаворит и вороная. Бежали они понуро, переглядывались.
Здесь, на поляне, горячо запереступали.
— Какая была бы свадьба, — вздохнул конюх. — Забирай, веди его…
Передал корду неохотно, с недоверием оглядев Грахова.
— Веди, веди, — сказал Макарыч. — Сущий он дьявол. Хорош. Не подпускал. Я ее на коленях уговаривал.
Фаворит уперся, выпустив из ноздрей белый пар. Грахов оступился. Стал наматывать корду на запястье.
— Не шали, не надо, — сказал Макарыч. — Веди нормально. Упустишь, не беда. А то понесет, костей не соберешь. — Подумав, добавил: — Другой бы понес.
Начиная тихо печалиться, он привлек голову вороной к себе, обнял ее, прикрыв ладонями глаза, сказал:
— Веди, хватит… И подождите меня там, покажу, как ехать.
Фаворит пошел, и что-то сдавливало ему горло, губы вздрагивали. И как только услышал прорезавшее воздух тоскливое ржание, вскинул и запрокинул высоко голову — в его ответе не было грусти, в нем слышалась надежда.
9
— Ждать некогда, — отдуваясь, проговорил Леха. — Не видишь?
В той стороне, откуда отъехали часа полтора назад, небо кудрявилось белыми облаками, ниже они темнели, быстро набухали. Еще ниже, по самому краешку земли бесшумно кралась клубящаяся чернота.
— Сюда не дойдет, — сказал Грахов. — Подъедем к мосту, погрузим, спокойно поедем.
— Я не против. — Леха смотрел на лошадь добродушно, даже ласково. — Но пойми, ежели дождь тут застанет, я перевал не возьму. Все колеса лысые, цепей нет. Привязывай, не тяни резину! Где удобнее, там погрузим.
Грахов оглянулся на тучу, стал привязывать Фаворита к своей стороне. Леха заметил, остановил его:
— Слева привязывай, слева. Я же его в кювет могу столкнуть.
И вот уже в который раз тронулись в путь. Через мост, к перевалу, прямо по солнцу. Оно уже не слепило, не грело, мигнув последним красным светом, утонуло. Дорога в гору шла ровная, укатанная, и серые тени ложились на нее, густели. Ударил сзади, приналег первый порыв ветра. Со всего поля легким дымом поднялась пыль, закружилась, соединилась в танцующих расшалившихся веретенах.
Свистел в кабине сквозняк. Мрачнея, Леха поехал быстрее, надвигался на стекло край перевала.
— Посмотри, бежит? — спросил Грахов.
— Бежит, бедняжка, — вздохнул Леха. — Раньше с ним сами заводчики возились. Привозили, увозили сами. Фургон у них — люкс. Мне бы такой. Наш-то утиль.
— Нас бы не послали. Жокей слег.
— Знаю, видел. Доходяга. В седле, правда, как гвоздь, сидит. В чем душа только держится, не пойму. Жил бы, как все. Зарабатывает, что ли, много, жалко бросить?
— Не в этом дело. Не может иначе.
— Я вот тоже без руля не могу. Жить-то надо… фу, черт, мерещится, что ли?
Леха высунулся в окно, притормозил, досадливо глянул на Грахова.
— Вроде скачет кто-то…
— Конюх, — догадался Грахов.
— Вроде нашего Молчанова. Значит, устроит концерт.
— Кавалерист бывший.
— Рубаки они все. Ты давай поласковей с ним.
— Дипломат, — хмыкнув, Грахов поправил галстук, приосанился.
Промчался мимо всадник. Грахов узнал гнедую кобылу, прямую плоскую спину Макарыча. Толкнул коленом Леху, машина остановилась.
— Вы нас извините! — крикнул Грахов, высовываясь из кабины. — Боялись, дождь внизу застанет. Цепей у нас нет.
Макарыч слушал, держась и гарцуя впереди. Потом сердито, резко махнул хлыстом в сторону еще светлого розового горизонта, шагом повел гнедую.
Ветер усилился, хлестко ударил по кабине, и снова сорвалась, теперь уже пепельно-плотная, пыльная завеса. И на мгновение будто застыла, озаренная отсветом молнии.
Догнали конюха, поравнялись. Не поворачивая застывшего темного лица, он ехал, обдумывая что-то, и сейчас его молчание для Грахова было в тягость. Ветер яростно, урывками кидался на выцветшую рубаху конюха, мял кепку.
— Мы боялись… — снова крикнул Грахов. — Потому что…
— Я попону ему дарю, так и скажите, если спросят, откуда, — отозвался конюх. — От Топорка еще, от того еще… — оборвал себя, оглянулся. — А вы… на веревочке.
Оглянулся. Катилась, черно заливала землю, блестела зарницами гроза.
— Сворачивай! — крикнул Макарыч. — Там ямы силосные. Посадим коня…
Безмолвно расстались, молча поехали дальше, в душную, гудящую черноту. Макарыч не сразу отстал, с полверсты провожал Фаворита. То слева, то справа осматривал его. Фаворит стоял надежно на старой мешковине, обложенной прошлогодней соломой. В дареной попоне, которая вздувалась от ветра, заботливо похлопывала по спине, подзадоривала.
Небо будто раскололось, тяжко и сыро вздохнула туча; осветилась широко и раздольно подставила
