названием – мужество и без орденов только личное качество, – но и видом, это овальная бляха, на которой так и написано: «За личное мужество»). Последний давали всем силовикам – от милиционеров, проявивших героизм в своей милиционерской деятельности, до танкистов, стрелявших по Белому дому, а «Дружбу народов» вешали на всех остальных: и на демократических чиновников, и на их идеологическую обслугу типа Марка Захарова, активно агитировавшего за Ельцина перед референдумом «Да – да – нет – да». Именно тогда, в 91-93-м годах, когда новые ордена еще могли обрести признание общества, новых орденов придумано не было. Их учредили только в 94-м. Учредили просто так, без опоры на какой бы то ни было национальный миф и без какого бы то ни было общественного обсуждения. Воля не менее невзрачных и бездарных (хотя и другой невзрачностью, чем путинские) ельцинских чиновников породила безликий четырехстепенной орден «За заслуги перед Отечеством», восьмиконечный крест ордена Почета, заменивший советский «Знак почета», орден Дружбы вместо «Дружбы народов», орден Мужества вместо ордена «За личное мужество», «За военные заслуги» вместо «За службу родине в ВС». Потом появились столь же невнятные ордена Андрея Первозванного и Жукова (человек в советском мундире в центре креста – это, конечно, мощно). В статуте ордена Жукова, кстати, написано, что им награждаются командующие фронтами Великой Отечественной войны – при том, что к моменту учреждения этого ордена все командующие уже давно умерли.
Но это еще не все. Даже дурацкими и невнятными орденами можно награждать достойных людей – и тогда авторитет награжденных распространится на сами награды. Но официозные репортажи государственных телеканалов об очередном награждении, регулярно демонстрируемые телевидением на протяжении последних десяти лет, разрушают и эту надежду: ордена (кроме ордена Мужества) выдают в основном засаленной колоде деятелей позднесоветского искусства. Тот же Марк Захаров, первый ельцинский кавалер ордена Дружбы народов, награжден, кажется, всеми новыми российскими орденами. Геннадий Хазанов многократный орденоносец, Олег Табаков, Галина Волчек; кажется, орден «За заслуги перед Отечеством» и придуман для того, чтобы награждать им этих людей и только их, страна же остается без орденов. Редкие случаи вручения главного ордена страны (всегда четвертой степени) какому-нибудь Макаревичу или БГ становятся грустным поводом для шуток; символом подлинного признания заслуг перед страной ельцинско-путинские ордена так и не стали. А самым ярким случаем награждения за выдающиеся заслуги, наверное, навсегда останется звезда Героя для Рамзана Кадырова.
В нашей стране нужно менять многое. В замене нуждается, может быть, все – от текста конституции до кадрового состава районных управ. Очень хочется, чтобы, когда кто-нибудь всерьез займется этими переменами, он не забыл и об орденах. России по-прежнему нужны новые ордена. А то и через десять лет непонятно кто будет награждать Дарью Донцову и ей подобных непонятно чем.
Жизнь революции
Революция окончена
На прошлой неделе мне позвонил Василий Якеменко – тот самый. Позвонил вот по какому делу (если, конечно, Василию можно верить): он прочитал мою позапрошлую колонку, она ему понравилась (он даже уточнил: здесь, мол, нет ошибки? это ты написал?), и он предлагает мне помочь движению «Наши» в написании программы этого движения, точнее – полностью написать программу для «Наших».
Сказать, что я удивился, – значит, ничего не сказать. Наша единственная встреча с Василием состоялась около месяца назад в подмосковном санатории «Сенеж», об этой встрече много писали в газетах, пересказывать нет смысла; плюс еще совсем недавно, когда я пришел на пикет «Идущих вместе» к Большому театру, чтобы написать об этом пикете репортаж, «Идущие» меня с пикета весьма невежливо прогнали. В общем, от Василия Якеменко я мог ожидать чего угодно, только не предложения написать программу для его «антифашистского фронта».
Пока я соображал, что ответить Василию, он сказал, что нам нужно встретиться, назначил встречу, попрощался и повесил трубку, оставив меня наедине с мыслями о том, как мне быть с отведенной мне ролью в русской контрреволюции.
«Что тут думать? – спросит меня революционно настроенный читатель. – Нужно было послать этого Якеменко куда подальше, и дело с концом». Это, конечно, правильно – человека, придумавшего и возглавившего «Идущих вместе», только посылать и надо. Я, однако, не могу назвать себя революционно настроенным читателем (в смысле – не читатель, а писатель) и, в частности, не имею права посылать своих ньюсмейкеров – но в то же время не хочу иметь никаких деловых контактов с Василием Якеменко, уж больно одиозный персонаж. Так что не нужно удивляться тому, что я очень крепко задумался над тем, как бы поизящнее отбояриться от поступившего предложения.
И придумал. Когда Василий позвонил мне на следующий день, чтобы уточнить, приду ли я в назначенный час в назначенное место, я ответил, что не приду, поскольку такие серьезные вопросы, как программа формально антифашистского, а на самом деле – сугубо контрреволюционного движения, я готов обсуждать не с исполнителем Василием, а с лицом, принимающим решения, – таковым я считаю заместителя руководителя администрации президента Владислава Юрьевича Суркова.
Теперь уже Василию пришла очередь удивляться. Если верна популярная догадка насчет того, что самые яркие наши охранители – вроде Бориса Грызлова или того же Василия – являются биороботами- андроидами, то мне страшно представить, что случилось с микропроцессорами, управлявшими этим человеком. Он молчал с минуту, потом не своим голосом произнес «Я перезвоню» – и замолчал, боюсь что навсегда (по крайней мере, когда вчера я писал заметку об опере «Дети Розенталя», мобильный телефон Василия на мои звонки не реагировал – после длинных гудков автоответчик говорил мне, что абонент не отвечает или временно недоступен).
«Вот молодец, обманул Якеменко!» – скажет мне революционно настроенный читатель. И снова окажется не прав, потому что я действительно чертовски хочу встретиться с Сурковым и сказать ему примерно вот что.
Дело в том, что в последние недели – после залповой («Эхо Москвы», «Власть», «Новая газета») серии интервью человека по фамилии Невзлин, то ли политэмигранта, то ли просто скрывающегося от Генпрокуратуры, обвиняющей его в организации убийств, – революционная ситуация в России вступила в какую-то новую фазу. Эпоха самодеятельности закончилась, борьбу за правду и справедливость берут в свои надежные волосатые руки серьезные люди – этот мессидж прозвучал вполне отчетливо. А я, так уж получилось, в той мере, в какой это позволительно для журналиста, имею к упомянутой эпохе самодеятельности самое непосредственное отношение. Мне выпало быть летописцем всех без исключения национал-большевистских захватов присутственных зданий за последние полтора года, у меня в кабинете на стене висит половинка портрета Владимира Владимировича Путина, выброшенного моим добрым товарищем Максимом Громовым из кабинета Зурабова 2 августа прошлого года. В июле прошлого года я отдыхал в Калининградской области, и когда я гулял по берегу моря, мне позвонил другой мой товарищ Илья Яшин, сказал, что завтра он со своими яблочниками будет забрасывать шариками с краской здание ФСБ, – и я немедленно полетел в Москву, чтобы увидеть это собственными глазами. Короче говоря, это немного личная история – но я знаю, что Максим Громов сел в тюрьму, а Илья Яшин лег на лубянский асфальт (и, конечно, окунулся в сенежский сугроб) вовсе не для того, чтобы на смену малоприятным, а то и омерзительным путинским чекистам снова пришли серьезные люди со зловещими прозвищами вроде «Доктор Ректор». Да и я сам не так чтобы очень хочу их возвращения.
А они вернутся. По крайней мере, сейчас их продвижение по направлению к Москве ничем не уступает по легкости движению колонн автобусов с узкоглазыми башибузуками из Оша в Бишкек. Власть не в состоянии ответить на их наступление ничем, кроме тех же «Наших» и идиотской виртуальщины государственных телеканалов. Нацболы уже месяца три озабочены исключительно вызволением полусотни своих политзеков из тюрем. Отчаянная попытка Яшина, отказавшись от невзлинских денег, построить самостоятельное протестное движение – которое и против тех, и против этих, – разбивается вдребезги о совково-яблочное воспитание самого Яшина, не позволяющее ему уйти дальше скучных оргсобраний с обязательным протоколом, который, кажется, пишется каким-то антикварным чернильным пером вроде тех, что в детстве я видел на почте, и немедленно отправляется в партийный архив «Три слепых» на Большой Дмитровке. Иными словами, никакой третьей силы нет и быть не может – есть только пресловутая политэмиграция с одной стороны и не менее пресловутая власть с другой.
Надо определяться. И я, кажется, определился: русское революционное движение начала двадцать
