— Извини, — вмешался Алек, вынырнув из бескрайних глубин апатии, — а это кто?
Женщина повернулась к студенту, взмахнув длинными ресницами:
— Меня зовут Джинни Венделл, — ответила она. — А тебя?
— А меня Алек. — Он уставился на кисточки каймы, которой был оторочен ее плащ. — Ну и под каким сводником ты ходишь?
Женщина поджала ярко накрашенные губы, однако момент для суровой отповеди она упустила. Прекрасно это понимая, незнакомка снова повернулась к Ричарду и полной заботы голосом произнесла:
— Бедняжка, ты, должно быть, умираешь с голоду.
Мечник вежливо покачал головой.
— Джинни, Хьюго еще работает? — спросил он.
Женщина привычно сморщила недовольную рожицу и посмотрела Сент-Виру в глаза.
— Хьюго вечно работает. Он так редко бывает дома, что сама не понимаю, как еще от него не ушла. На Всхолмье им восхищаются и порой, мне кажется, слишком сильно.
— А Ричардом никто не восхищается, — растягивая слова, произнес Алек. — Все только и делают, что стараются его убить.
— Хьюго — мечник, — пояснил другу Ричард. — Один из самых лучших. Джинни, когда его увидишь в следующий раз, передай, что он был совершенно прав насчет излюбленного удара Линча. Прошлой ночью эти сведения мне очень помогли.
— Жаль, что я не видела боя.
— Мне тоже жаль. Большинство из присутствующих вообще ничего не понимали в происходящем. Алек, ты ведь, кажется, хотел есть? Ну так пошли. — Энергично работая плечами, Ричард пробрался сквозь толпу и вышел на улицу, туда, где на снегу все еще алели капли крови, упавшие с его меча. Сэм Боннер, спешивший мимо по своим делам, застыл на месте, увидев женщину в бархатном плаще, которую оставили стоять в одиночестве возле дома.
— Джинни, девочка! Как поживает самая красивая попка Приречья?
— Мерзнет! — резко бросила Джинни Венделл. — Мерзнет, тупой пьянчуга!
Глава 4
Лорд Майкл Годвин и представить себе не мог, что когда-нибудь ему, словно герою дешевой комедии, придется спасаться бегством по водосточной трубе, в которую он сейчас вцепился мерзнущими пальцами. По сути дела, мерзли не только пальцы, но и вообще все тело: умница Оливия соображала быстро, времени у них почти не оставалось, поэтому все улики, свидетельствовавшие о визите молодого лорда, а точнее, предметы его туалета, оказались выброшенными в окно, а ему самому было велено отправляться следом. Сейчас Майкла укрывала от холода лишь длинная белая рубаха и, что самое нелепое — бархатная шляпа с пером, украшенная драгоценными камнями, которую он чудом успел сорвать со стойки кровати, когда в дверь спальни постучали в первый раз.
Майкл старался не смотреть вниз. Над его головой в морозной вышине на ясном небе мерцали звезды. Казалось, они озорно подмигивали молодому лорду, смеясь над положением, в котором он оказался. Майкл покрепче вцепился в водосточную трубу особняка, принадлежавшего семейству Россильонов. Если Годвину не изменяла память, прежде труба была увита плющом, однако в соответствии с последними веяниями моды, провозгласившей наступление эры суровой простоты и строгости линий, прошлой осенью от плюща избавились. Чуть выше головы Майкла лучилось теплым золотистым светом окно Оливии. Молодой лорд выдохнул одинокое облачко пара и со всей осторожностью принялся спускаться.
Оказавшись внизу, Майкл, бормоча под нос ругательства, стал собирать раскиданную по промерзшей земле одежду, усилием воли подавляя в себе страстное желание попрыгать с ноги на ногу, чтобы согреться. Ему удалось улизнуть, и он понимал, что должен радоваться такой удаче. Не успев толком натянуть чулки, он сунул ноги в сапоги, комкая мягкую оленью кожу. Руки ходили ходуном, поэтому справиться с многочисленными застежками и подвязками, являвшимися отличительной особенностью вечерних платьев нобилей, оказалось особенно тяжело. «Надо обязательно брать с собой слугу, — раздраженно подумал Майкл, — пусть ждет под окном, держа наготове флягу горячего вина и перчатки!»
В окне Оливии по-прежнему горел свет. Значит. Бертрам пока там, и он, наверняка, пробудет в спальне еще несколько часов. «Господи, благослови Оливию!» — лорду Майклу, наконец, удалось выдавить эту просьбу Всевышнему сквозь стучавшие от холода зубы. Бертрам непременно попытался бы его убить, застигни он Майкла в спальне. Бертрам славился своей ревностью, а Майкл весь сегодняшний вечер водил его за нос. На мгновение у Годвина екнуло сердце, когда он обнаружил, что отсутствует одна из его перчаток с вышитой монограммой. Он тут же представил, какую Бертрам устроит сцену на следующее утро, если увидит запутавшуюся в ветвях ясеня под окном пропажу. «Скажи-ка, ангел мой, что это такое?» — «О Боже, дорогой, должно быть, я ее выбросила, чтобы узнать направление ветра…» Наконец, Майкл отыскал недостающую перчатку, которая неведомо как завалилась к нему в широкий рукав.
Одевшись и приведя себя в должный вид, Майкл намеревался убраться подальше от дома. Несмотря на шерсть и парчу, из которых был сшит его наряд, молодой лорд по-прежнему дрожал. Когда раньше этим вечером Годвин поднимался по лестнице наверх, он сильно взмок, а теперь оказался снаружи, там, где царила морозная зимняя ночь, обратившая в лед пот, покрывавший его кожу. Молодой лорд выругался, пожелав Бертраму очутиться в аду и вечно катиться вниз по бесконечному леднику. Неожиданно Майкл оказался в темноте — в комнате Оливии опустили занавески. Теперь из-за них на припорошенный снегом газон не проникало ни единого лучика света. Не исключено, что Бертрам уже ушел, хотя с тем же успехом он все еще мог находиться в спальне. Майкл грустно улыбнулся, поражаясь собственной глупости, однако он уже принял решение: так или иначе, ему надо вскарабкаться обратно по трубе и узнать, что происходит в комнате Оливии.
Карабкаться вверх в перчатках оказалось гораздо удобнее, кроме того, теперь на ногах имелись мягкие сапоги с подошвами, славно цеплявшимися за поверхность трубы. Добравшись до крошечного балкончика возле окна, Майкл почувствовал, что даже успел согреться. Молодой лорд замер, скалясь от напряжения и стараясь дышать потише. Изнутри доносилось гудение голосов, означавшее, что Бертрам все еще находился в спальне. Майкл подобрался поближе к окну и сдвинул бархатную шляпу набекрень. Теперь он мог разобрать один из голосов — низкий, страстный, принадлежавший Бертраму.
— …и тогда я задался вопросом: а почему мы вообще видим сны? Не властны ли мы над ними? Быть может, если кто-нибудь стал бы повторять нам одно и то же, когда мы погружаемся в сон…
Женский голос что-то произнес в ответ, но Майкл не сумел разобрать слов Оливии. Должно быть, она сидела спиной к окну.
— Будет тебе городить нелепицу. Еда тут совершенно ни причем, — возразил ей Бертрам. — Это все лекари о еде твердят — страх на нас наводят. Ладно, довольно об этом. Насколько я знаю, ты быстро закончила ужин. Тебе понравилось, как прошел вечер?
Оливия ответила, закончив фразу каким-то вопросом.
— Нет, — в ярости ответил Бертрам, — его там не было. Честно говоря, я возмущен до предела. Я потерял несколько часов, проторчав в промерзшей комнате, в которой вдобавок ко всему воняло, как в сарае, и все ради него. Он обещал прийти.
Оливия что-то заговорила успокаивающим голосом. Майкл ничего не мог с собой поделать, и его потрескавшиеся губы расплылись в улыбке. Бедный Бертрам! Молодой лорд вытер рукавом нос. Годвин знал, что ему грозит простуда, — и поделом. Впрочем, болезнь способна сыграть ему на руку — на нее вполне можно будет при случае сослаться — он приболел, поэтому вечером решил остаться дома и никуда не ходить. Словно прочитав его мысли, Бертрам за окном, в спальне, пророчески изрек:
— Конечно же, черт побери, у него, как обычно, найдется отговорка. Иногда меня посещает мысль, а не проводит ли он время с кем-нибудь наедине?
Судя по тону, Оливия снова принялась успокаивать супруга. Ну ты же знаешь, какая о нем идет слава в обществе, — опять заговорил Бертрам. — Ума не приложу, чего я вообще беспокоюсь, но иногда…
— Ты беспокоишься, потому что он очень красив и потому что он ценит тебя как никто другой, —
